Сандро Боттичелли

Был он не только безмерно женолюбив, но, подобно своему предшественнику Иннокентию Чибо, примерно чадолюбив. Ибо ни для кого не делал тайны из своей многолетней связи с некоей римской красоткой Ваноццой, признавая своими всех ее многочисленных детей. Естественно, что, водворясь в Ватикане, новый первосвященник переселяет туда и все свое немалое семейство. И прежде всего вызывает из Болоньи своего шестнадцатилетнего сына Чезаре, изучавшего тайны юриспруденции в тамошнем университете вместе со сверстником Джованни Медичи. 26 августа, празднуя посвящение в архипастыри, щедрый родитель заодно посвящает вчерашнего смиренного школяра в епископы, а затем и в кардиналы Валенсии.

Впрочем, торжество Чезаре по поводу головокружительной карьеры несколько омрачалось еще более ослепительным выдвижением старшего братца Джованни (Хуана), назначенного герцогом Гандийским и официальным полководцем папы.

Александр VI также во множестве окружил себя земляками. Часто, на людях беседуя с сыновьями, он и сам то и дело сбивается с итальянского на испанский язык. Платья по испанской моде носит его дочь Лукреция, испанские шуты услаждают его досуг, и ближайшее доверенное лицо папского семейства — испанец дон Микеле Корелла. Но все это не мешает Борджа то и дело упоминать о древнеримских истоках своего происхождения и, изображая меценатов, заигрывать с представителями итальянской литературы. Придворные виршеплеты папства не замедлили сочинить «Борджиаду», написанную гомеровским гекзаметром.

Архитектор Антонио Сангалло Старший, брат прославленного создателя виллы Медичи в Поджо-а-Кайано, построил в Ватикане вскоре ставшую печально знаменитой башню Борджа, а расписывал ее фресками в 1492 г. Бернардино ди Бетто Бьяджо Пинтуриккио, неисповедимою волей судеб занесенный в борджианский Рим из Перуджи, где беспрерывно вспыхивали междоусобицы среди местной знати, то и дело лилась кровь, и рядом рождалась нежнейшая умбрийская живопись в перуджиновском стиле. Умудренный всем этим сладостным и горестным опытом Пинтуриккио, исполнительный и послушный ученик Перуджино, один из соратников Боттичелли по работе в Сикстинской капелле, и не пытался посредством росписи изменить характер тесноватого, темного башенного интерьера. Своеобразно используя впечатления от недавно открытых терм Тита, Пинтуриккио подчеркнул в помещении сходство с античными гротами, с раннехристианской подземной базиликой.

На стыке лирического мирка Пинтуриккио с лихорадочным миром Борджа возникает стиль этих странных росписей, где редкие вспышки то красного, то золотого среди красок глухих и землисто темных придают напряжение полумраку, царящему в помещении. И в истолковании сюжетов элегантная умбрийская сказочность то и дело приобретает почти траурный оттенок, поскольку обилие лепных с позолотою украшений только сильнее подчеркивает угрюмую сумрачность образов в замкнутом пространстве, где, кажется, трудно дышать.

На стене одного из покоев можно видеть грузную фигуру тяжеловесно коленопреклоненного сангвиника папы, поклоняющегося… кому? Мадонне? Нет, скорее, «синьоре Джулии Фарнезе», обольстительной римской блуднице, чей облик, по свидетельству Вазари, живописец, согласно желанию тиароносного заказчика, придал Пречистой деве.

Во фреске умбрийца явилось в полной завершенности то, что едва намечалось в 1481 г. во вкрадчивом облике моложавого и холеного кардинала. В отличие от сикстинских росписей Сандро, в которых современники были только зрителями, Борджа у Пинтуриккио, подобно Медичи у Гоццоли, сами становятся непосредственными участниками легендарно сказочных действ. Однако сумрачный маскарад Борджа — совсем не то, что улыбчивый шаловливый карнавал Беноццо.

Каждый изображен в той роли, которую сам себе избрал. Тоненькая фигурка Лукреции — героини «Диспута св. Екатерины» в ореоле воспетых поэтами полураспущенных белокурых волос стоит между братьями Чезаре и Джованни точно предмет напряженного спора, начало конфликта. Ради удовольствия видеть себя на царственном троне Чезаре не пренебрег «отрицательной» ролью побежденного мудростью св. Екатерины императора. Не слишком заметный в те годы Чезаре был, по свидетельству современников, истинным принцем по вкрадчивой утонченности аристократических манер, в отличие от более грубого и открытого в проявлении всех чувств Хуана, который в соответствии с его вкусами изображен во фреске сидящим верхом на коне — скорее охотник, чем завоеватель, и больше солдат, чем полководец.