Самый жаркий день (СИ)

— Я тебя не видела, хотя высматривала.

— На северной стене был. Там тоже атака случилась, но не такая, как тут. Пушек мало оставили, поэтому злодеям удалось приставить три лестницы. Да такое удачное место для одной нашли, что сложно было их отстреливать, пришлось и шпагу обнажить. Но наверх никого не пустили.

— Как думаешь, сегодня еще один бой будет?

— Вряд ли. Все устали.

Ошибся Павлов. Это стало ясно уже через час.

Все же войск у хана много, и он мог себе позволить отправить свежих людей на второй за день штурм. Сражение вновь вспыхнуло с непримиримой жестокостью, но угасло быстрее первого. Хивинцы словно отрабатывали неприятную повинность, бегом поставили пару лестниц, изобразили воинственные танцы вокруг них и убежали обратно в апрош. Там их, наверное, распекло начальство, потому что через какое-то время этот плохо отыгранный водевиль повторился вновь. После второго раза командующий штурмом махнул на происходящее рукой, и сражение, наконец-то, закончилось.

Нам оно стоило двадцати одного убитого и трех десятков раненых, которых сразу в строй не поставишь. Поцарапанных стрелами было и того больше, но все они могли держать ружья и к своему состоянию отнеслись наплевательски. Один рядовой, которого я встретила уже вечером, сверкал свежим бинтом на руке и матерно ругался на то, что порвали хороший мундир. Так и шил дырку, бросая бранные слова. Увидел меня, вскочил и поклонился от души.

— Не надо фрунта, солдат. Работай спокойно, и благодарю за службу.

— За Вас всех порешим, барышня, — браво ответил рядовой.

— Эх, служанку с собой не взяла, сейчас бы она быстро все тебе зашила, — решила я пошутить и тем самым взбодрить воина.

— Красивая она у Вас?

— А это ты у него, — кивнула на Аслана, — спроси. Жена она ему.

Солдат оценивающе посмотрел на черкеса и вздохнул:

— С таким турком даже если красивая, то лучше не подходить. Добрый вояка.

Генерала я искать не стала, а оказалась случайно в госпитале Павлова. Под руководством Нестора фельдшеры перевязывали раненых, а сам он тщательно мыл руки. Врач увидел меня и, как всегда, хмуро сообщил:

— Готовлюсь к операции. Унтеру стрела живот пробила и застряла, наконечник, дураки, обломали. Боль у него жуткая, но надо извлечь и рану обязательно промыть и зашить требуху. Боюсь, что умереть может, не выдержит. Дал ему вина, чтобы напился, но неприятная рана. А промыть надо, стрелу будто в говне извозили, запах такой стоит, и гнить уже начинает.

— Попробую помочь, может быть?

— Чем? Впрочем, если не брезгуете, то присутствуйте. Только руки тщательно вымойте.

После ополаскивания Павлов полил мои ладони жидкостью, пахнущей очень крепким хлебным вином. Оказалось, что это древесный спирт, полученный им еще в Петербурге по методу господина Ловица[2]. Нестор сказал, что мелкая живность при такой обработке подыхает в большинстве своем.

— Пить-то это можно?

— Можно, но не стоит. Пьянит слишком сильно. А голова на утро такая, что хоть руби ее.

В устроенной на скорую руку операторской стонал раненый, от него исходил тяжелый дух дурной крови и фекалий. Стрела явно пробила кишечник, и даже моих скромных познаний хватало понять, что солдат — не жилец. Сгорит он буквально за день. Но почему-то Нестор не терял надежды его спасти, вид имел сосредоточенный и уверенный. Помощник его оказался молчаливым и настроенным скептически. Впрочем, назначен он был из простых рядовых, наспех обучен простейшим манипуляциям с ранами и понимания в лекарском деле не имел. Сейчас он тщательно промывал в спирте жутковатые иглы и нити.

— Ну-с, молодец, приступим.

— Христом прошу, доктор! — просипел солдат. — Оставьте уж помереть! Не надо пиять[3] меня!

— Обождешь, шадривый! — возмутился Павлов.

Я присмотрелась: а ведь солдатик и впрямь рябой, но на выжившего после оспы не похож.

— Ты запридухи принял сколько?

— Чавой?!

От яростного удивления раненый даже забыл о мучившей его боли и о страхе перед операцией. Мое не понимание не укрылось от Нестора, и тот почему-то покраснел, однако пояснений давать не стал, а уже спокойнее уточнил для солдата:

— Водки выпил сколько?

— А… это… чарку точно. Только не берет совсем.

— Не берет его, — проворчал Павлов. — Начнем. Филимон, — обратился он к помощнику, — дай ему палку и вяжи руки и ноги, чтобы не дергался.

Фельдшер козырнул и вставил пациенту в рот кусок деревяшки, обмотанный тканью. Наверное, для того, дабы раненый легче переносил боль и при этом не раскрошил себе зубы. Концы тряпки Филимон споро обмотал вокруг головы, чтобы кляп было невозможно выплюнуть. Конечности тоже примотали к столу.

От солдата исходили эманации ужаса, свою судьбу он считал конченной и ждал от предстоящей операции только боли и страданий. Мне показалось, что эти эмоции вытягивали из бедолаги жизнь похлеще и раны, и «мелких животных». Жаль, что Свет мой способен лишь нагонять страх, но не убирать его. Я подошла поближе, стараясь не смотреть на окровавленный живот, отвязала кляп. Нестор гневно зыркнул на меня, но возражать не стал — некогда ему было.

А я тихо спросила:

— Чего ты боишься, рядовой?