Самый жаркий день (СИ)

С пропитанием тоже была беда. Взводы были разделены на артели, которые уставом вроде как не предусмотрены, а оказались такими стихийными общинами. Участники сами скидывались на приварок, потому что на казенной крупе можно протянуть ноги от голода. И опять простой вопрос: армия в степи где будет брать дрова для десятков костров? Я потребовала организовать общую кормежку, и не постным хлебом, а такой похлебкой, какая даст сил на долгий поход. Мои работники столуются за мой кошт, но простой подсчет и вялый спор с Вяжницким дал однозначный результат: мне выгоднее потратиться на общий котел с двумя поварихами, зато ни у кого не скрутит живот от поганой пищи, да и время экономится. Пришел, взял миску с кашей, поел – и снова к станку.

Интенданты с моей подачи тоже принялись считать, и, к своему удивлению, выяснили, что такой способ непостижимым образом позволяет сохранить средства, значит, и в карман положить лишнюю полушку.

– В чем цель Вашей экспедиции? – спросил меня призадумавшийся Эссен.

Я лишь пожала плечами.

– Дойти до Индии, помочь тамошним царям в борьбе против англичан. При счастливом случае – сбросить их в море.

– Планы большие, – усмехнулся генерал. – На наш русский «авось» полагаетесь? Ведь никакого плана кампании нет?

– Нет, – вздохнула я. – И не может быть. Сведений из Индии почти нет, есть лишь повеление Государя и вера в его Свет. Все, что могу сказать.

Эссен задумчиво кивнул.

– Наши с Вами планы в чем-то совпадают. И успех Вашего предприятия поможет мне в моем. России нужен Туркестан, Ваше Сиятельство. Сразу по нескольким причинам.

– Прекратить набеги? Но ведь можно обойтись укреплением границы.

– Нельзя. Засеку на тысячу верст держать невозможно, поэтому дикарей нужно замирить. Да-да, дикарей, пусть они и считают себя древней цивилизацией. А у самих в ходу рабство по сей день.

– Петр Кириллович, рабство и у нас есть.

– Вы из либерально настроенных личностей?

– Ни в коем разе! Однако я – заводчица, которая очень хорошо считает, так уж вышло. И лично мне крепостное право не выгодно. Я бы и своих крестьян освободила давно, но, если это сделаю только я, толку в этом не будет.

– Без барина мужик пропадет, – отмахнулся Эссен. – Не способен русский народ без надзора и управления. Не будем сейчас затевать спор, – генерал поднял руки вверх, пресекая мои возражения. – Вернемся к Туркестану. Империя должна расширяться, графиня, и расширение это вынужденное. Англичане стремятся утвердить свою власть в Азии, и лучше иметь между исконно русскими землями и их протекторатами вот эти, – генерал махнул рукой в сторону юга, – земли, чем граница будет сразу под Оренбургом. Они мутят воду в Туркестане, они заигрывают с персидским шахом, война с которым на пороге. Гюлистанский договор давно для персов превратился в простую бумажку. А в драке всегда лучше бить первым. Есть и еще причины. Например, туркестанский хлопок и он же индийский.

Хлопок. «Химическая» часть Курятника меня этим хлопком утомить успела, рисуя какие-то фантастические картины будущего процветания, для которых необходимо это растение. Лен их категорически не устраивал. Сути я не поняла, но шутиха из ваты, пропитанной крепкой водкой[1], вспыхивала ярким огнем, сгорая без остатка, что приводило умников в восторг.

С генералом Ланжероном общение у меня не то чтобы не сложилось, но получилось каким-то водевильным. Александр Федорович являл собой образец неунывающего вояки, бесконечно уверенного в своей неотразимости. Мужчиной он и впрямь был видным, однако его затейливые комплименты и желание при каждой возможности облобызать мне руку, действовали на нервы не лучшим образом. Какого-либо участия в подготовке похода он не принимал, оставив за собой лишь бесконечные банкеты, сопровождавшиеся то вечерами воспоминаний о былых сражениях, то спорами о том, как лучше обустроить Россию. Генерал яростно противился Табелю о рангах, утверждая о его замшелости и устаревании, возразить ему никто не сумел, но мысли эти поддержки у офицеров не нашли. Все же порядок в званиях и чинах дает некое спокойствие и уверенность, а также понятную цель для продвижения по службе. Наверное, только Муравьев в чем-то соглашался с французом, но больше проговаривался о необходимости умаления дворянских привилегий и расширении таковых для податных сословий. Эти сентенции вызывали у остальных лишь раздражение, и полковник каждый раз тушевался и от продолжения своих речей отказывался. Я в такие разговоры старалась не влезать, играя роль украшения собрания, если на таковом оказывалась.

Больше же времени проводила с полковниками Некрасовым и Петровым. Эти два обера неожиданно сошлись и приятельствовали во всем, что не касалось потаенной службы «интенданта». Тут Алексей Сергеевич только морщился, но ничего не говорил. Николай Алексеевич в такие моменты хитро сверкал глазом и косился весело на меня. Я же мрачнела.