Самый кайф

Я побежал спасать Джорджа и Джорджа спас. Продукция «АнТропа», лица БГ и прочая халява остались на растерзание джинсовой молодежи, а мы бежали в кусты.

– Что с водкой делать? – спросил Джордж.

– Жизнь подскажет, – пожал я плечами.

– Если начнем раздавать, то нас убьют или позже обвинят в использовании черносотенных приемов.

– Пусть журналисты разойдутся.

– Они не разойдутся.

– Когда-нибудь уберутся.

Тут в кусты заглянул Максим Максимов из «Смены».

– Что тут вообще происходит?

– Объяснить невозможно, – ответил Джордж.

А Торопила опаздывал с бутербродами, и это отчасти спасло ситуацию. Народ постепенно разбредался – на зеленых газончиках и на ступеньках остались хипповать наиболее праздные участники джинсового движения.

Караул у мешка не мешкал, и мне приходилось притормаживать Измайлова и Толстобу обещанием тысячи двухсот бутербродов.

– Тысячи двухсот? – хрипловато и недоверчиво переспрашивал поэт.

– А с чем бутерброды? – интересовался триллерист.

– С колбасой и сыром, – успокаивал я.

В кустах показалась плотная, заключенная в джинсовую пару фигура доктора химических наук Николая Баранова. Году в семидесятом он являлся одним из пионеров пластиночно-обменочного движения и знал массу историй из тех лет.

– Вот, Владимир, – сказал доктор, – оделся во все джинсовое. И даже твою книгу получил у Джорджа за рубль. А теперь что?

Тут как раз замаячили возле Инженерного замка «Жигули» Торопилы. Это приехала тысяча бутербродов. Тысяча двести.

– Значит, так, Коля, – придумал я работу для доктора наук. – Вот мешок с бутылками. Есть несколько стаканов. Становишься под Гераклом и наливаешь по пятьдесят граммов каждому.

– Каждому? – засомневался доктор.

– Н-да. Начнется свалка и тебя сомнут. Надо народ запутать. Ага! Наливаешь каждому, кто предъявит бутерброд. А вы, – обратился я к триллеристу и поэту, – становитесь с другой стороны замка и выдаете бутерброды. Пусть народ побегает.

Так и получилось. Когда из торопиловской машины достали подносы с бутербродами, то народ, сидевший покуда на траве, зашевелился, потянулся к машине. Под Гераклом встал Баранов с водкой. Народ налетел на доктора, но тот остался тверд и велел показывать бутерброды. Народ побежал на другой угол, побежал обратно. Получилась не тупая свалка, а прямо-таки спорт.

Недосмотрев до конца, я умчался на Большой проспект, где на студии заканчивалась запись первого альбома «Санкт-Петербурга». Про альбом я расскажу в третьей части. Здесь важно то, что в вечерней гулянке я не участвовал. Джордж вроде бы побратался с Леней, но последний печати не отдал, и фестиваль таки накрылся одним известным местом.

К началу лета «Санкт-Петербург» закончил работу над первым альбомом, и я стал дергаться, стараясь, чтобы о нем написали рецензии, чтоб его покрутили по радио. Дело для меня новое.

Нас пригласили на «Радио „Балтика“» в прямой эфир. Пригласили, вообще-то, меня, но я вытащил Корзинина и Васю Соколова. Те выпили перед эфиром по бутылке пива «Балтика» и в итоге даже сказали в микрофон по членораздельному предложению. После эфира мы поехали на Пушкинскую, 10, играть на Празднике двора гуманитарного фонда «Свободная культура», на который собиралась явиться съемочная группа московского Молчанова. Он, мол, нас снимет и покажет в «До и после полуночи».

Мне нравятся насыщенная жизнь, горение в искусстве, так сказать. Лучше, конечно, когда искусство горит не синим пламенем.

Концерт задерживался, и мы, дождавшись Рудашевского и Степанова, зашли в Церковь Васина пересидеть лишнее время. Там Коля Иванович Корзинин удивительно быстро, быстрее всех, налопался и, когда пришла минута выходить на сцену, сколоченную прямо во дворе… Нет, мы на сцену-то вышли…

– Вот они! – заволновался Молчанов. – Ведь это и есть живая история?

Это была чуть живая история. От Коли Ивановича можно всякого ожидать, но не таких же барабанных дробей! А тут еще Степанову стал помогать Стас Веденин. Он участвовал в записи альбома и посчитал возможным подняться на сцену со своей очень электрической гитарой.

Три камеры смотрели на нас, но недолго. Московский Молчанов – гладкий и причесанный, куда ему понять такое! Он дал отмашку, и нас снимать перестали…

Так проходило лето. Леня-Ленин, ставший меньшевиком, прятался ото всех с печатью президента и в итоге в Сестрорецке получилось нечто странное. Почти тайное. Тупое мероприятие, о котором никто не писал и не читал. Последний всплеск моей активности, выразившийся в написании сценария церемонии открытия, ни к чему не привел, хотя набросок сценария – вот же он! – интересен как литературно-сумасшедший факт.