Самый кайф (сборник)

В моем возрасте избыточные проявления чувств аномальны, но я честно могу заявить, что продолжаю любить нашу джинсовую затею и людей, с которыми ее затеял, – Джорджа и Леню. А ирония моя и жесткий иногда юморок – это все от чрезмерности характера, возрастное бормотание. Слова все это. И больше ничего.

А французский пролетариат защищают профсоюзы, которые не велят работать на крышах в дождь, и я, как представитель мелкой творческой буржуазии, буду тут лежать под каплями, пока небо не очистится. Я лежу тут словно в палатке, словно в походе. И вспоминаю, вспоминаю…

Годовщина Джинсового движения и Рублевой акции стала своеобразным апофеозом. На этот раз мы получили в местном исполкоме официальное разрешение, обязывающее нас убрать мусор. Леня-Ленин как меньшевик и человек с печатью придумывал что-то свое, а я-Энгельс да Джордж-Маркс пошли по проторенной дорожке популистских действий.

Случился пригожий майский денек, и с утра пораньше я отправился в контору «АнТроп», что находилась тогда напротив Московского вокзала. Андрей Тропилло, как водится, отсутствовал. Бухгалтерские девушки заявили, будто бы Торопила уехал на ликеро-водочный завод с ходатайством продать несколько ящиков сорокаградусной по отпускной цене для нужд городской культуры.

Воспользовавшись отсутствием хозяина, я набрал кучу виниловых пластинок; все тех же битлов и цеппелинов. Появился в бухгалтерии Джордж.

– Что же ты такой грустный, мой джинсовый друг? – удивился я. – Ведь на нашей улице сегодня праздник.

– Праздник! Вот тебе, бабушка, и Джинсовый юбилей! – проворчал Маркс в ответ.

Я его отчасти понимал. Идея Джинсового фестиваля родилась, еще только начинала ходить, а ее уже разрывали на части злые дядьки.

– А сколько нужно бутербродов? – спросила бухгалтерская блондинка.

– Что? – не понял я.

– Андрей Владимирович сказали, что к водке понадобятся бутерброды.

– Тысячу штук! – выпалил Джордж, нахмурился и замкнулся в себе.

– Мне нужно составить смету, – пояснила блондинка.

– Тысячу двести для ровного счета, – вставил я.

– Ой, сколько батонов и колбасы резать!

Какое-то время прошло, и появился пират с ящиками. Мы с Джорджем сели в его ободранную тачку и полетели к Инженерному замку загодя. Водку и подарки народу складировали в кустах, а пират укатил, обещав вернуться с бутербродами.

Еще имелось некоторое время до начала мероприятия, и мы стали перетаскивать народную халяву к скульптуре Геракла, который, несмотря на отбитые яйца, еще олицетворял мужскую доблесть.

За прошедший год рубль окончательно сгорел, но мы хотели снова все продавать по рублю.

– А как же водка? По рублю бутылка? – поинтересовался я, но Джордж не согласился.

– По рублю только «Битлз», Джинсовая газета и твой «Кайф». Водка – это отдельная статья.

Не помню кто, кажется Леня, притащил к Инженерному замку «Интерьерный театр» Николая Беляка. Или не Леня…

Я пишу эти абзацы на острове и на улице Святого Людовика IX и набираю питерский номер Джорджа.

– Алло, – печально отвечает Анатолий Августович.

Вот-вот католики ударят в колокол напротив, и я спрашиваю быстро:

– Как дела? Здоровье?

– Ничего себе. Вот валенки купил.

– Не помнишь – кто Беляка привел к Инженерному замку?

– Не помню.

– И еще. В мае девяносто третьего трения в Джинсовом конгрессе уже начались?

– Не помню. Не начались вроде.

Так говорит Джордж-Маркс. Все-таки Леня Тихомиров привел театр! Все-таки сыр-бор уже разгорелся.

Страшная штука – время. Странная и страшная. Делаешь, думаешь, страдаешь, радуешься. А затем – никто не помнит, зачем и почему. И сам забыл почти все.

С Николаем Беляком в восьмидесятом году я учился на курсах кочегаров в «Теплоэнерго-3». Видать, его там кое-чему научили – разные молодые люди, переодетые в античные костюмы, изображали что-то древнеримско-греческое, языческое, но совершенно не джинсовое. Режиссера Беляка обуревали свои амбиции, и он так и не понял, в каком мероприятии его театр участвует. Однако прохожих он привлек театральной красотой. Пришла и джинсовая толпа, приглашенная Гуницким по радио.

Когда древнее язычество кончилось, началось язычество современное – Джордж стоял рядом с Гераклом, выкрикивая джинсовые здравицы, и народ, падкий на халяву, стал карабкаться по ступенькам замка и по Гераклу. Я стоял рядом с Джорджем и охранял мешок с водкой, пока не расшифрованный толпой. Поняв, что Джорджа уже не спасти, а мешок – можно, я, встав на четвереньки, пополз сквозь джинсовые ноги вниз по ступенькам.

Мешок утащил в кусты напротив. Там пили пиво веселый Андрей Измайлов и угрюмоватый Дмитрий Толстоба. Первый какое-то время служил чиновником в Доме писателей, а после в соавторстве с одним фруктом написал боевик «Русский транзит», со вторым же, хорошим поэтом, мы как-то рубили просеку в брянских лесах.

– Надели вот джинсы, – сказали писатели. – А выпить – что, не дадут?

– Дадут, – усмехнулся я и протянул джинсовым рядовым свой мешок. Приятели заглянули в мешок и ахнули.

– Можете воспользоваться одной! Остальное охраняйте покуда.

– Такое народное движение нам определенно нравится!