Самый яркий свет

— Вот ты бестолочь рукозадая! — вспылил Вяжницкий и замахнулся на маленького работягу, но я остановила его праведный гнев, придержав за руку.

— Погодите, Степан Иванович! — приходилось орать чуть ли не в ухо.

Я присела и внимательно присмотрелась к мальчишке. Тот размазывал брызнувшие от обиды и испуга слезы, и понять его можно было: на глазах самого важного на заводе человека чуть не зашиб богато одетую сударыню, очевидно высочайшего полета.

— Как зовут?

Паренек посмотрел на управляющего, который строго кивнул: отвечай, мол, если спрашивают.

— Гришкой!

От моей десницы с белоснежным платком он сначала дернулся, но я не позволила и утерла чумазое лицо.

— Сколько лет?

— Семь!

— Давно работаешь тут?

— С Пасхи!

Я задумчиво посмотрела на управляющего и министерского титулярного советника. Не сказать, что мои знания законов о промышленности всеобъемлющи, но что-то такое в голове крутилось, указывая на вопиющую несправедливость.

— У получаешь сколько?

— Две деньги в день! — гордо ответил Гришка.

Представить себе, как можно прожить на такие средства, я не могла, но Арсений Петрович удивленно покачал головой и пояснил: «Щедро!»

После осмотра еще двух цехов, в которых мастеровые смотрели на меня, как на Венеру, вышедшую из пены морской, Вяжницкий проводил меня к инженерам. Таковых набралось аж семеро, и к моменту нашего появления они… мутузили друг друга!

— А-а-атставить! — гаркнул управляющий, и ученые люди нехотя перестали пытаться выдрать друг другу клоки волос и выбить зубы.

Увидев даму, они принялись безуспешно приводить в порядок платья и поправлять прически, стреляя в мою сторону недоумевающими взглядами. Их контора несла все следы разгрома: по полу раскиданы бумаги, на столах пролитые чернила, разбросанные по всему помещению книги с какими-то таблицами. Ну хоть окна целы остались.

— Это что еще за фортели? — грозно спросил Вяжницкий. — К вам приехала владелица завода, Александра Платоновна, дочь Платона Сергеевича, а вы как себя перед ней показываете?! Вышвырну каждого пинком под зад на улицу!

Инженеры смутились и принялись оправдываться. Управляющего они боялись, меня — нет. Слово взял, как я поняла, старший из сотрудников, объясняя произошедшую битву несовместимостью взглядов на решение проблемы расположения каких-то валов относительно неких шкивов. Пользуясь предоставленной возможностью, главный умник попытался донести до Вяжницкого свое — истинно правильное! — видение, что тот час же вылилось в новый скандал. Но на этот раз гаркнула уже я:

— А ну-ка выстроились в ряд передо мной!

Немного Света, добавленного в голос, заставило не готовых к этому инженеров опрометью кинуться исполнять приказание, и только потом, уже стоя навытяжку, словно солдаты перед унтером, господа ученые стали недоуменно оглядываться, не понимая, что побудило их вести себя столь странно и необычно.

— Итак, как вам уже представили меня, я — Александра Павловна Болкошина. С сего дня принимаю на себя дела завода, поэтому мои слова для вас являются непреложным законом, если только не нарушают законы Мани и Империи.

— А Господа нашего Христа? — несмело поинтересовался высокий инженер.

Его рыжая шевелюра премило кудрявилась, совершенно сопротивляясь густому слою помады. Оттого выглядел спрашивающий весьма нелепо.

— Пусть и Христа, я не против. Пока можете не разъяснять, чем тут занимаетесь, но помочь, думаю, смогу.

Теперь все посмотрели на меня скептически. Ведь перед ними стоит молодая девица в дорогом наряде, которая этот вал от шкива отличить не сможет ни в каком случае. И я их понимала, но сейчас требовалось показать и власть, и уважение, и пользу.

— Значит, научный спор у вас, господа?

Господа вяло подтвердили, что да, самый ни на есть что. Предложение начать обдумывать сию премудрую проблему восприняли вяло, так что пришлось приказать.

— Не вижу старания, шевеления мыслей на лицах и челах! Вот, уже лучше.

Титулярный советник хитро глядел на меня, управляющий размышлял о чем-то своем, очевидно решив для себя, что барышня мается дурью, и главное сейчас ей не мешать, чтобы развлеклась и успокоилась. Поэтому Коломин начало озарения увидел, а Вяжницкий заметил спустя несколько секунд. Он побледнел и отступил на шаг, но до него мне уже не было дела. Привычно вгляделась в стоящих передо мной людей. Яркие образы, бесталанных здесь точно нет. Никакого удивления хаотическая мешанина, наблюдать которую могла только я, не вызвала — все как всегда.

В голове человека каждый миг рождаются тысячи мыслей. Какие-то упорядочиваются и принимаются, как сказал бы конторский служащий, «в работу», но большинство проносятся и умирают незаметно. Но тем не менее они забирают с собой множество усилий, которых недостает главному потоку. Он рассыпается, запутывается, обрастает побочными течениями, часто влекомыми эмоциями и страстями, причем порой греховного рода: зависть, непомерное честолюбие, жадность.