Самый бесполезный мутант (СИ)

Таксист изредка бросал взгляд в зеркало. Этот маршрут был ему знаком, как мало какой другой, примерно в неделю раз он им ездил. Но редко, очень редко ему выпадали подобные рейсы. Он привык к умелому переводу темы родителями на вопросы детей, почему бабушка такая грустная, если сама согласна переехать сюда, преувеличенно бодрым заверениям от племянниц молча глядящим в окно тётушкам, до чего там здорово и сама б так жила, устало-безразличным лицам муниципальных работников, для которых это всего лишь их работа - сопровождать оказавшихся в одиночестве перед лицом старческой беспомощности тех, кому не повезло пережить детей и внуков. Он возил в салоне одну и ту же драму эти около пяти лет - без криков, рыданий, споров, всё это если было, то было где-то далеко, к тому времени, как очередная рука клацала ручкой машинной дверцы, преувеличенно заботливо пристраивала в багажник ходунки, отсчитывала чуть больше банкнот, чем нужно, словно он является для них той персонификацией совести, от которой им нужно откупиться, всё уже было решено, рассмотрено, принято. Оставалось смирение, унылое, блёклое, как выцветшие старческие глаза смирение, только где-то на дне его мутным осадком колыхались горечь предательства, чувство вины, отвращение к собственному бессилию. Оно входило в салон вместе с пассажирами и оставалось после них, как остаётся шлейф духов или тяжёлый перегар. Редко, очень редко он увозил отсюда не дежурные самооправдания, не глухое раздражение с попытками переключиться на более позитивные мысли, а живого человека - вместе с кем-то, кто понимает, что этот человек ещё живой. Он снова не удержался от взгляда в зеркало - не позволяя себе отвлекаться от дороги, но определённо желая запомнить, как в приглушённых голосах звучат нотки доверия и тепла, как темноволосая девушка бережно и трепетно сжимает руку старика, как он склоняет голову на её плечо и засыпает, а она прижимается щекой к его седым волосам и прикрывает счастливые, подёрнутые пеленой слёз глаза. Таксист давно отвык строить теории о жизни своих пассажиров, но сейчас ему хочется спросить - что же разлучило их, из-за чего теперь она смотрит на него, как на с трудом возвращённое сокровище, он давно отвык выражать какие-либо эмоции по поводу своих пассажиров, но сейчас ему хочется выразить свою глубокую белую зависть этому человеку, имеющему такую дочь - редкость в наше циничное время…

Эми Хансон, прибираясь на порядком захламлённой террасе, нет-нет да бросала взгляд в сторону соседского забора - делала это, правду сказать, отнюдь не впервой. Неуместного любопытства она сама не одобряла, но своё находила вполне уместным - странные соседи, честно сказать, будоражили воображение не ей одной. Тем больше, чем несомненнее, что спроси кто её - она не смогла б убедительно объяснить, что же в них, собственно, странного. Ну, не то же, что за три месяца, что они здесь живут, никто так и не узнал о них ничего существенного. Нет, их нельзя было назвать нелюдимыми, ни в коем случае, с чем бы она (найдя, конечно, разумный и благовидный предлог, чтобы не выглядеть назойливой скучающей кумушкой) к ним ни обращалась - они отвечали неизменно приветливо, и вроде бы не возникало ощущения непробиваемой стены… Только спустя время и некоторый анализ недолгого диалога приходило понимание - всё-таки да, стена. Впрочем, возможно, семья пережила немало печального, раз уж они остались только вдвоём и были вынуждены сменить место жительства. Даже где эти люди жили прежде, она так и не поняла, хотя Рейчел, несомненно, что-то говорила об этом.

Рейчел вызывала в миссис Хансон неизменную теплоту с немалой примесью некоторой материнской тревоги, и в этом её, опять же, поняла бы любая женщина её возраста. Когда вся жизнь молодой, приятной и умной девушки посвящена заботе о старом больном отце - это, конечно, может вызывать только восхищение… Тем более когда делается это не с видом вынужденно несомого тяжкого креста, а с искренней любовью - в первые летние дни Эми часто наблюдала, как Рейчел выводит отца под руку на террасу, усаживая в кресло, а сама возится с клумбами или грядками, готовая, впрочем, подбежать по первому его зову, как тёплыми вечерами они сидят там вдвоём, о чём-то тихо беседуя, и в каждом движении, в каждом слове девушки - сколько случалось увидеть-услышать, выпалывая сорняки у забора - сквозили такая дочерняя любовь и почтительность, что это казалось чем-то сказочным. Билл высказал предположение, что причиной тому строгое религиозное воспитание, что несколько омрачало невысказываемые надежды Эми на хорошую партию для своего лоботряса.