Самвел

С этими словами старик налил себе вина и, подняв глаза к небу, опорожнил чашу, произнося молитву, точно желая угасить пылающее пламя в своем сердце.

Меружан расчувствовался. В нем глухо заговорили угрызения совести.

Мани наполнил чашу и предложил ее гостю со словами:

– Выпей и ты, тер сепух, и попроси бога отвратить зло, сотворить благо. Меружан ведь как мой, так и твой господин. Я его смиренный пастух, ты же его знатный вельможа. Помолимся за нашего князя. Всевышний услышит нашу молитву.

Меружан принял чашу дрожащей рукой, оставаясь в нерешительности. Он должен был молиться за свои грехи, молиться тому богу, от которого он всенародно отрекся, дав клятву перед троном Шапуха. Он должен был молиться о том, чтобы бог отвратил его от злого пути. Он должен был каяться на своем языке. Но с какой душой? Не признаваясь в грехах, без душевного примирения! Лицемерием было бы такое покаяние! После долгого колебания он все же повторил слова пастуха и осушил чашу…

Меружан тут же закончил трапезу.

Пастух заметил его волнение и спросил участливо:

– Видно, ты сильно устал с дороги, тер сепух? Сейчас приготовлю тебе постель. Самое лучшее средство от усталости – это сладкий сон. Постель будет не роскошная, но зато спокойная. Возьми мою накидку, завернись в нее и засни. А под голову положи вот этот мешок, набитый травою. Она куда мягче пуха!

Меружан поблагодарил пастуха за его заботы и сказал:

– Ночь прекрасна, Мани, чудесная луна перебила мой сон. А твое вино меня взбудоражило. Хочется немного погулять, рассеять волнения души. Проводи меня, любезный Мани, а то собаки не пропустят меня.

Меружан встал. Пастух взял палку, пошел вперед и спросил князя, куда он желает идти.

– В горы, – ответил князь.

Они прошли мимо спокойно лежавших собак и приблизились к подножию горы.

– Оставь меня одного, добрый Мани, – сказал Меружан. – Я немного поброжу, затем сяду на какую-нибудь скалу и с ее высоты полюбуюсь на луну, послушаю сладостное журчание горного ручья.

Наивный Мани был немало изумлен возбужденным состоянием гостя, впавшего в такую восторженность. Он объяснял столь неожиданную перемену действием вина. «Кто знает, какие неведомые чувства взволновали его сердце» – подумал пастух. Оставляя гостя в одиночестве, он передал ему свирель, сказав:

– Будь здесь, тер сепух, сколько твоей душе угодно, и наслаждайся сладостью ночной прохлады. Когда захочешь вернуться, заиграй на свирели, – я услышу, приду за тобой и проведу в шалаш. Ведь собаки у нас злые, тер сепух.

– Спасибо, добрый Мани, – сказал Меружан, взяв у него свирель.

Пастух ушел.

Меружан остался один. Долго он блуждал у подножья горы, не находя себе успокоения; им овладела та отчаянная грусть, которая приводит человека в оцепенение. Никогда его могучая воля не была так бессильна, как в эту ночь; никогда его безудержная самонадеянность не была так поколеблена, как теперь. Он прислонился к скале и замер. Он всматривался в окружающий мрак, слегка освещенный тусклым светом луны. Вглядывался в унылое небо, покрытое темными облаками. Луна то пряталась за ними, то показывалась снова, и вслед за нею вся окрестность то освещалась, то снова погружалась в ночную тьму. Так и в душе его то ярко вспыхивали надежды, то снова все тонуло во мраке полной неизвестности.

Устал он! Устал душою и телом. Он присел на скалу. Крохотный кусочек его обширного княжества, где он сидел как беглец, как изгнанник, не имевший твердой почвы под нотами на собственной же земле! Он вспомнил печальные события прошедшего дня, вспомнил мучительные слова своей матери и молитву пастуха, и его сердце облилось кровью…

Он сошел со скалы, остановился и, обратив к небу гневное лицо, воскликнул:

– Что толкнуло меня на этот несчастный путь? Честолюбие?.. Нет! Тысячу раз нет! Престол, корона и скипетр Армении, обещанные мне Шапухом, не могли меня соблазнить, не могли превратить в бесчестное орудие персидского царя! Я не так подл и не так бездушен, чтобы попрать свои священные обязанности и восстать против своего царя! Я предпочел бы скорее смерть, чем черное клеймо изменника! Но что же толкнуло меня на этот печальный путь? Неудержимая жажда мести, неутолимая жажда крови? Опять-таки нет! Правда, мои предки и весь мой род были обречены мечу и беспощадно перебиты аршакидскими царями. Правда, с самого детства я горел желанием отомстить врагу и таким путем примириться с тенями моих предков, преследовавших меня каждую минуту, каждый миг. Но я был далек от того, чтобы ради кровавой мести уничтожить династию Аршакидов и утвердить на обломках их царства свой предательски захваченный трон. Почему же обрушились на меня эти несчастья? Что заставило меня отречься от моего бога, от родной религии, от всего, что было свято для меня, и принять религию Зороастра? Что умертвило мою веру, что задушило во мне священные чувства к моему народу? Только ты, о Вормиздухт! Только любовь к тебе, о Вормиздухт!

Произнося это имя, он опустился на колени, точно поклонялся какой-то небесной богине.