Самурай Ярослава Мудрого

Это спасло Ярославу жизнь. Прежде чем надсмотрщик-рассудок успел вмешаться и все испортить, мое субурито опустилось на вылетевшую из кустарника обочь дороги стрелу-срезень. То есть ни ее саму, ни удара я не видел. Что-то смутило безмятежную гладь, и я отреагировал так, как умел лучше всего. Дальше я просто заорал как резаный, не горлом, а легкими, как учил меня старик-японец в свое время: «Засада!» — одновременно подав коня вперед, чтобы полностью закрыть Ярослава Владимировича слева. Это тоже был не геройский поступок, за это меня кормят и хлопают прилюдно по плечу, не забыли? Я — нет.

Рев мой услышали, должно быть, все лешаки в округе на несколько верст. Дружина без суеты и волнения свернулась, можно сказать, на дороге эдаким вытянутым ежом — коней остановили, закрылись щитами, под их защиту кинулись обозные. Ратьша, встав на стременах, отдавал резкие, лающие команды, а из кустов все летели и летели стрелы. На дорогу из кустов хлынули оружные люди — лавой, волной, которая, однако, разбилась о дружинного ежа, но, оставляя на копьях неудачливых, лесовики продолжали свои попытки разрушить конный строй и свести битву к избиению отдельных воев. Те понимали задумку лесных воинов не хуже, потому держали строй, раз за разом отбрасывая нападающих.

Копья у меня не было, и ко мне подойти оказалось попроще. Между мной и князем врезались несколько дружинников, закрывая его, князь смешался с дружинниками головного отряда, и с меня была, как я понял, снята обязанность охранять его левый бок. Поэтому я просто ударил коня пятками, бросив чембур, он рванулся вперед, раскидывая лесовиков, и врезался в кусты. Дезертировать я не думал, мне был нужен предводитель лесных разбойников, или кем они там были, хоть идейными борцами с системой. Дайме в опасности, Ферзь! Дайме в опасности! И этим сказано все.

Там, за кустами, как я и ожидал, стояли двое верховых. Один на вороном огромном жеребце, второй на небольшой гнедой кобылке. Не задерживаясь, я погнал коня прямо на них. Двое? И ладно, гуще трава — легче косить!

Это была моя последняя осознанная мысль, дальше я спрыгнул со спины коня, и он врезался в верховых, не успевших посторониться, как разогнавшийся поезд. Кони встали на дыбы. Всадник с кобылки был просто выбит из седла мне под ноги и уже не встал, субурито с полного маху опустилось ему на голову, и я бросился ко второму всаднику.

Крепкий, как я потом рассмотрел, лет сорока мужчина в черной, вороненой кольчуге с чеканом в руках успел и с конем совладать, и меня заметить. Он снова поднял жеребца на дыбы, и я кубарем прокатился под ним, чтобы не попасть под копыта. Вскакиваю, ухожу от странно-густого потока воздуха, направленного мне в голову, резкая боль пронизывает спину, и субурито обрушивается всаднику на голень, громкий хруст, и он падает из седла.

Кем бы он ни был, вождем он стал не зря. Опираясь на здоровую ногу, он, держа свой чекан опущенным к левой ноге, поджидал меня. Ждать я себя не заставил и кинулся на него.

Меч и чекан разминулись в полете, чекан прошел мимо цели, остро клюнув взвизгнувший от боли воздух, а субурито врезалось в основание шеи вождя. Он как-то странно, гортанно простонал, и я, очнувшись, снова оказался на поляне, где только что убил двух человек. Теперь мне нужен был его конь, тот зафыркал, снова встал в дыбки, и я едва успел уйти от страшного удара. Конь перешел в нападение, скаля отменные белоснежные зубы. Напавший жеребец, кстати, ничуть не смешно, это страшный противник, учитывая, что матерый жеребец спокойно разгоняет волчью стаю, оберегая свой косяк, кобылиц и жеребят. Я пропустил его мимо себя. Конечно, можно было переломать ему ноги, но он был мне необходим. Недоуздок его, вольно мотающийся по воздуху, удачнейшим образом зацепился за крепкий сук, и жеребец стал, злобно храпя и норовя накинуть задом. И тут я запел. Этой песне, как я уже говорил, меня тоже выучил цыганистый тренер. Конь насторожил уши. Когда поешь, учил тренер, стань конем, стань ветром, стань другом. Слова здесь лишь одежда для смысла. Стань другом коню, который тебе смертный враг, или боится тебя, или отказался повиноваться.

Конь тяжело и шумно вздохнул и успокоился. Сколько времени заняла песня, не знаю, в эти мгновения ты не ощущаешь бега времени. Я подошел к нему, освободил недоуздок, погладил по храпу, легонько шлепнул по шее и прижался к ней лбом. Решающий момент. Или мы друзья, или мне конец, я не успею его убить, а он успеет.