Самшитовый посох

– Да все, Афанасьич, наша взяла. Жмут шакалы по шоссейке, только шины сверкают! Везут себе в Европу палку, сработанную умелыми руками подростков в Доме технического творчества. Впрочем, есть вариант, что и не довезут. Уж больно глаза у краснощекого разгорелись. Он, кстати ничего так, оклемался. Живучий, стервец, оказался. А вот за тебя, Афанасьич, я всерьез опасался. Выучил ты змееныша на свою голову.

Смуглая ладонь, рассеченная почти затерявшимся среди складок кожи, тонким длинным шрамом, окуталась сиреневым сиянием, заскользила по телу волхва, приостанавливаясь в местах, где темными сгустками пульсировала боль. Сияние прорастало сквозь пасмурную тучу сотнями миниатюрных звезд, каждая из которых вращалась, наматывая на себя косное, ущербное пространство, разгоралось маленьким, лучистым солнцем…

– Целитель …. Митродор. Я же говорил – у тебя талант!

– Да ладно тебе, аксакал. Невелико умение. Ты вот лучше мне что скажи, неправильный волшебник. Ни посохам, ни свиткам, ни амулетам веры у тебя нет.

Стрик хотел было что-то возразить, но Янек перебил:

– Нету, нету… не трепыхайтесь, пациент! А то швы разойдутся!

Афанасьич улыбнулся шутке, перечить молодому человеку не стал, затих.

– Так на кой же ляд было тогда шкурами рисковать, из-за куска дерева, которого я, например, даже не видел?

– Вовсе не из-за посоха весь сыр-бор, ты же знаешь. Зацепился Бориска за чужую алчность, как клещ за собачью шерсть. Поди нарочно еще и дровишек подкинул в печь. Дескать, есть, есть в России артефакты древние, языческие, колдовские. Те, что от отца к сыну, от деда к внуку передаются. И тот счастливец, что владеет диковинкой, силу наследует немереную, веками накопленную.  Богатей недалекого ума и клюнул, наживку заглонул так, что и поплавка не видать! Да только обманул его знакомец наш. Вишь ли, шибко самому ему хотелось в преемниках волховской премудрости походить, хотя бы напоследок. Только верно твой глаз карий цыганский увидал. Не один он до силы разохотился. Не дождется ни Борис, ни хозяин его заморский, посылки. Дерзок и разворотлив прасол их. Не упустит, небось, шанса и сам в хозяева выбиться. Не сразу поймет, что пустышка в руках. Все же вдохнул я в палку толику силы, не поскупился, –  старик отвел руки ученика, и, преодолев боль в спине, вздел себя на ноги. – За спутников его опасаюсь, как бы до греха не дошло. Славка с ними опять же. Как ни выслуживался, а все равно чужой он им. Не пожалеют.

– Дед, да ты что? Ты о ком кручиниться вздумал? Да замешкайся ты чуток, или будь они подогадливей – и все! Не видать бы нам обоим ни весны, ни солнышка! А они б глазом не сморгнули. Свезло нам, что все, как задумано, прошло. Ты для них мертв, я – предатель, дурачок, которого на опушке кинули. В прямом и переносном, чтоб не делиться бабками.

– Прав ты, прав, Янек. Да и я тоже прав. Не нам их винить. Помни одно – не судом люди крепки.

– Прощением что ли? – нетерпеливо перебил его Янек.

– И не прощением одним, – спокойно продолжил Иван Афанасьевич, протягивая ладони к огню.

– А чем же, старче?

Иван Афанасьевич покрепче сжал древко клюки.

Вспомнился шумный вокзал, испуганные глаза маленького цыганенка, которого схватил за руку при неловкой попытке вытащить кошелек. И вот они сейчас, эти глаза напротив, и снова в них вопрос и ожидание.

– Поживешь – узнаешь, – усмехнулся старик, отводя взгляд в сторону. Клюка, сбросив с себя морок, распрямилась, став прямым, как стрела, посохом.