Вообще представления жителей островов о христианской доктрине были весьма смутными. Предполагалось, что перед крещением «туземцев» должно наставлять в католических догматах, как правило же, индоктринизация сводилась к минимуму. Зачастую обходились без всякого предварительного обучения. Но даже если оно и осуществлялось, результаты были более чем скромными. Обычно дело ограничивалось заучиванием текстов, совершенно непонятных для филиппинцев, которые наделяли их магическим смыслом и рассматривали в контексте прежних языческих верований. Христианские догматы воспринимались как заклинания, призванные принести немедленно выздоровление в случае болезни, удачу в петушиных боях и т. д. В 1593 г. была опубликована первая книга на тагальском языке — «Христианская доктрина», содержавшая молитвы, символ веры, десять заповедей, перечисление смертных грехов и т. д. Она, впрочем, предназначалась не для филиппинцев, а служила пособием для монахов. Наставление в новой вере шло устно. В центре пуэбло, кабесере, создавались группы из детей «благородных», которые затем просвещали своих соотечественников. Стараясь добиться наибольшей эффективности обучения, монахи использовали некоторые приемы народного творчества. На Бисайских островах, например, где население занималось рыболовством, иезуиты перевели «Верую» и другие молитвы, а также десять заповедей на местный язык и придали им ритм рыбацких песен.
Несмотря на все подобного рода ухищрения, католическая доктрина усваивалась плохо, и монахам приходилось внимательно следить, чтобы новообращенные не отпали от христианства. Некий иезуит писал в то время: «Их неразумие мешает им понять всю глубину нашей святой веры. Они плохо выполняют свои христианские обязанности, и их надо удерживать в вере страхом сурового наказания и управлять ими, как детьми».
Филиппинцы мало что могли противопоставить новой религии и были не в состоянии бороться с ней равным оружием, но это не значит, что они пассивно восприняли ее. Старые религиозные представления причудливо переплелись с принесенными миссионерами идеями. В результате католицизм подвергся такой переработке, что многие современные богословы считают возможным говорить об особом филиппинском католицизме и филиппинском христианстве. Причем переработка — скорее бессознательная, чем сознательная, — затронула не только внешнюю, обрядовую сторону католицизма (это сразу бросается в глаза), но и самую суть его учения.
Христианский бог филиппинцев унаследовал много черт своего языческого предшественника, который был довольно суров. От него зависело все, в том числе и жизнь: верховный бог тагалов Батхала при рождении человека отмечал на древе жизни, сколько тому жить. Он, однако, не потрудился объяснить людям, какого поведения от них ожидает, готов был прогневаться по любому поводу и настаивал на одном — повиновении. Подобное отношение к божеству на практике приводило к фатализму, к нежеланию из страха наказания предпринять шаги, могущие иметь следствием отклонение от привычных норм. Разумеется, фатализм был не столько порождением религии, сколько реакцией — и притом единственно возможной в условиях, когда все за пределами барангая таило опасность и несло гибель, — на социальную действительность.
В отличие от любящего и всепрощающего бога-сына Нового завета, искупившего грехи людей, туземный бог напоминал ветхозаветного бога-вседержителя: он не награждал, а карал, требовал не любви, а послушания.
Просить языческого бога о милости было делом опасным; он мог рассердиться за надоедливость, и филиппинцы не особенно докучали ему, выполняя лишь необходимые обряды. Монахи же утверждали, что у бога просить можно («и воздастся вам»). Но как к земному «сильному человеку» филиппинцы никогда не обращались с просьбой непосредственно, так и к небесному «сильному человеку» они стали обращаться через посредников, роль которых выполняли святые. Раньше в иерархии сверхъестественных существ такой промежуточной категории не было; ее ввели испанцы, а жители архипелага наделили их типичными филиппинскими функциями — представительство перед богом и тем самым соблюдение норм пакикисама.