Сампагита, крест и доллар

На деле, однако, маоисты были лишь игрушкой в руках крайних правых элементов, установивших контакты с «Новой народной армией» и использовавших ультралевые организации для борьбы против президента. Позже стало известно, что правые сразу же после победы Маркоса на выборах 1969 г. создали «революционную хунту», которая, как утверждалось, ставила своей целью дискредитацию президента и последующее физическое устранение его. Говорилось также, что в число заговорщиков входили вице-президент Лопес и противник Маркоса на выборах 1969 г. сенатор Осменья-младший. Сведения об этом заговоре поступили от близких к президенту лиц и заслуживают внимания хотя бы потому, что дают представление об атмосфере, царившей на «демократических Филиппинах». Насилия и убийства всегда были обычным явлением в политической жизни страны, и существование заговора против президента ни у кого не вызвало сомнений. И филиппинские и иностранные наблюдатели в один голос заявляли, что богатейшие семейства рассматривали дальнейшее пребывание Маркоса у власти как угрозу своему могуществу и что попытка физически устранить его вполне отвечает характеру многих олигархов. Покушение на пользующуюся большой популярностью супругу президента Имельду Маркос 7 декабря 1972 г. (она была ранена) для многих филиппинцев послужило доказательством реальности заговора.

Мнение, что опасность угрожала президенту справа, а не слева, подтверждается тем, что основной удар он нанес по «старой олигархии». В первый же день были арестованы 3 сенатора, 4 конгрессмена, 6 членов Конституционного конвента, 16 журналистов и комментаторов, особенно активно выступавших против него, и неизвестное число лиц «прочих категорий». В кругах, близких к правительству, указывали, что к ноябрю 1972 г. под стражей содержались около 2 тыс. человек, из них 45 % — «левые», 50 % — правые и 5 % — из центра. (В конце декабря число арестованных превысило 8 тыс., но более 4 тыс. впоследствии были выпущены.)

Все частные армии (опора олигархии) объявлялись распущенными, и был обнародован строгий приказ сдать огнестрельное оружие. Собрали немало: 435 174 единицы за полтора месяца, в среднем 10 тыс. единиц в день (до введения чрезвычайного положения — всего 3 единицы). Сдавали не только пистолеты, винтовки и автоматы: одному пулитико пришлось расстаться с двумя новенькими бронетранспортерами со смонтированными на них пулеметами. На улицах Манилы и других крупных городов были установлены ящики, куда предлагалось бросать пистолеты и револьверы тем, кто опасался явиться в полицейский участок. В кампании активно участвовали священники, уговаривавшие паству смирить буйный нрав и расстаться с «изобретением дьявола».

В принципе оружие сдавали охотно — видимо, филиппинцы сами устали от вечной стрельбы, страха, напряжения. Правительство предупредило, что приказ распространяется на всех, независимо от положения и родственных связей. Кое-кто из пулитико попытался уклониться, ссылаясь на близость к Малаканьянгу. Солдаты, арестовывавшие их за незаконное хранение оружия, разрешали звонить в президентский дворец, и они с изумлением узнавали, что на сей раз надо идти в тюрьму. Как сказал один бизнесмен, «впервые в истории правительство не пощадило неприкосновенных». Объявлялось, что даже полицейские на посту будут вооружены только дубинками — вещь небывалая в стране, где каждый второй мужчина носил пистолет в кармане. Эти меры не могли не встретить сочувствия населения.

Почти все газеты, радио- и телевизионные станции были закрыты. Немногим оставшимся предложили неукоснительно следовать предписаниям впервые созданного департамента общественной информации, и впредь они каждые шесть месяцев обязывались получать подтверждение на право издания. Олигархия лишилась возможности обрабатывать общественное мнение, но и прогрессивные силы утратили возможность излагать свои взгляды. Свыше 50 тыс. человек, обслуживавших средства массовой коммуникации, остались без работы, и их трудоустройство представляет серьезную проблему для правительства.

С уцелевшими газетами произошла невероятная трансформация: в один день они превратились в строгие пуританские издания, в которых не оказалось места ни для скандальных историй, ни для светской хроники, ни даже для редакционных статей (последние, правда, через месяц разрешили печатать, но после предварительного цензурного просмотра). Филиппинская печать, сенсационностью превосходившая американскую, всегда была рассчитана на довольно узкий круг людей, поэтому только европейски образованная часть населения неодобрительно отнеслась к ограничениям «свободы слова», основная же масса встретила их безразлично или даже сочувственно, тем более что газеты и журналы на местных языках вскоре стали опять выходить и число их даже увеличилось.