Сампагита, крест и доллар

Внешне, однако, все идет по правилам. Мне довелось провести немало часов в здании конгресса на галерее для зрителей и наблюдать «демократию в действии». При обсуждении очередного вопроса «солон» произносит речь на английском языке, обычно очень эмоциональную, апеллируя к богу, нации, суду истории и к еще нс родившимся поколениям. Он четко и недвусмысленно выражает свое отношение к рассматриваемому вопросу и утверждает, что не отступит от своей позиции ни на йоту. Затем берет слово конгрессмен, придерживающийся противоположной точки зрения, и столь же решительно и бескомпромиссно излагает свое мнение. После этого следуют выступления сторонников той и другой точек зрения — все такие же резкие, исключающие всякие возможности соглашения. Противники обмениваются колкостями, нередко весьма ядовитыми, вырывают друг у друга микрофоны (их всею три, и расположены они в проходе), иногда прибегают к еще более «веским аргументам» — это уже от филиппинского темперамента. Кажется, что обсуждение зашло в тупик и всякое примирение исключается. Однако опытный спикер знает, что делать. Он объявляет перерыв на несколько минут (бывает, лишь на одну минуту) и спускается в зал к конгрессменам. Все разбиваются на группки и теперь уже говорят на тагальском или других местных языках. Здесь, согласно старой доброй традиции, резкости недопустимы, начинают действовать нормы пакикисама. Сразу находятся точки соприкосновения, полунамеками напоминают, кто кому какие оказал услуги. Противоречия незаметно сглаживаются, намечаются пути компромисса. Спикер беседует с самыми непримиримыми, взывает к деликадеса, туманно обещает уступить в будущем (намек обязательно принимается к сведению).

После перерыва от былых страстей не остается и следа, соглашение, достигнутое в кулуарах, мирно утверждается, и работа продолжается. Иностранцу с галереи для зрителей это может показаться странным, однако ничего странного здесь 'нет. Просто сталкиваются заимствованные и исконные установки, причем обе воспринимаются как должные, а потому поведение конгрессменов представляется противоречивым.

Живучесть традиционных принципов не менее отчетливо проявляется и в деятельности суда. Филиппинцы верят в человека, но не в абстрактный закон — это понятие для них довольно бессодержательно. Они твердо убеждены: наказание дается не потому, что кто-то нарушил закон, а потому, что такое решение вынес судья. Оправдание тоже рассматривается как прямой результат действий последнего, а не как свидетельство отсутствия состава преступления.

Патриархальные нравы и нормы поведения сохраняющиеся в стране, воплощают традиционные ценности и не согласуются с принципами, провозглашенными в законе. Они дают себя знать в повседневной жизни, ежечасно и ежеминутно, хотя носители данной культуры обычно затрудняются их сформулировать. Закон, напротив, четко фиксирует какие-то требования, но именно это и показывает, что подобные требования еще не обладают всеобщностью и нуждаются в постоянном подкреплении определенными санкциями.

Положения закона всегда несколько опережают предписания морали и нравственности, однако между ними обычно нет непроходимой пропасти, и со временем первые могут перейти во вторые. На Филиппинах же по ряду исторических причин разрыв между законом, принесенным из метрополий, и традиционными нормами поведения чрезвычайно велик. Законодательство в стране базируется на англосаксонском (отчасти романском) праве, опирающемся на идею индивидуальной ответственности. В противоположность этому весь уклад жизни строится не на индивидуальной, а на общей ответственности члена родового коллектива. Наказание одного человека, согласно правосознанию филиппинцев, означает наказание всех лиц, связанных с ним родственными узами. Если же среди них есть «сильные люди», пользующиеся авторитетом, то дело обстоит еще сложнее: мало того, что с точки зрения обыденного сознания страдают невинные, под угрозой оказывается иерархический принцип, составляющий основу всех межличностных отношений. Последовательное применение закона в глазах традиционно мыслящего филиппинца является чудовищной несправедливостью, подрывом устоев, тогда как нарушение закона никого не трогает — при условии, что соблюдаются привычные нормы.

«Сильный человек» по определению, имеет больше прав, пусть незафиксированных, но тем не менее весьма реальных. Он не может подвергаться одинаковому наказанию с «маленьким», это идет вразрез с понятиями родового и феодального общества. Вот достаточно характерный пример: в период японской оккупации, когда судебная система практически бездействовала, в одной из южных провинций «сильный человек» убил «маленького». Родственники убитого требовали возмездия, хотя сами считали, что казнь убийцы была бы неправомерной, поскольку жизнь «сильного человека» не равна жизни «маленького». Тогда родственники убийцы предложили замену — тоже «маленького человека» из своего рода. Его казнили в присутствии родичей с обеих сторон, и инцидент был исчерпан.