Самозванец и гибельный младенец

Боярин и воевода Михаил Глебович Салтыков сидел на стульчике, выпрямив спину, сложив руки на коленях и закрыв правый глаз, чтобы дать ему отдохнуть. Левый глаз у Салтыкова выбила татарская стрела еще в молодые годы, а в последнее время он почувствовал, что хуже видит и оставшимся правым. Не мудрено. Полгода в этих болотах, невылазно. Как и его стрельцы, он переболел здесь какой-то дрянью, которую местные крестьяне называли «мытом», мерз и промокал, промокал и мерз, рисковал каждый день жизнью – и удивлялся стойкости защитников Кром. Почему эти люди с радостью готовы головы сложить за своего «царевича» – быть может, и не беглого чернеца, однако отчаянно смелого самозванца уж точно? Он видел, что его стрельцы избыли всякую злобу к людишкам «царевича Димитрия» и прекрасно понимал, во что это может в ближайшие дни вылиться. Если и сам он присягал какому-то мальчишке, Борискиному выблядку, со страхом и недоумением, можно только представить, о чем после того смотра полночи шушукались его стрельцы. И кто прав оказался? Стрельцы ведь! Теперь главного воеводу назначает Сенька Годунов, ведавший при двоюродном брате всеми грязными и тайными делами царствования… Неожиданно мысли воеводы обратились к его второй, молодой жене Наталье, которую он, отъезжая на службу, заточил в своем имении Райгородке возле Боровска и с которой не виделся вот уже более полугода. Чем занята сейчас в глуши дочь придворного? Заживут ли они с нею когда-нибудь дружно и весело, хоть поначалу супружеская жизнь настолько не заладилась, что ему сейчас и возвращаться в имение неохота? Может быть, не стоило и…

Тут Басманов оттолкнулся вдруг обеими руками от стола и, легко выпрямившись, явил всем свое лицо – красное, размякшее, в слезах ставшее совсем юным, мальчишеским. Выговорил натужно:

– Зовите всех полковников… и стольников… и голов стрелецких…

Тогда князь Телятевский открыл один глаз и вопросил хрипло:

– Не напрасно ли на рожон лезешь, Петр Федорович? Ну, явил ты нам свою обиду, и ладно… Зачем же еще и войско смущать? Полковники стрелецкие и атаманы молчать не станут…

– Зови, прошу ведь…

– Быть по-твоему, – и князь Андрей дважды хлопнул в ладоши.

Прибежал его оруженосец, разряженный, будто на Москве к царскому выходу в Теремном дворце готовился, и через минуту в шатре толпились уже все стольники, бывшие при войске под Кромами, и все наличные в нем начальники.

Не мешкая, Басманов возвел красные свои очи горе и запричитал, будто по покойнику:

– Отцы мои, государи! Батюшка мой, блаженной памяти Феодор Алексеевич, был вдвое больше по чину деда князя Андрея Андреевича, об отце его уж и не говорю! А царь и великий князь Борис Феодорович, вы все ведь помните, как меня пожаловал за мою службу! Что ж теперь делается? Ныне ведь Семен Годунов выдает меня в холопы зятю своему князю Андрею Телятевскому – и я не хочу жив быть, уж лучше смерть приму, чем такой позор!

Замолчал славный полководец и снова рухнул на стол. По спине его, обтянутой парчовым кафтаном, пробежали судороги. Стоявшие полукругом вокруг него и главных воевод всяких чинов начальники подождали почтительно, не промолвит ли еще чего, потом переглянувшись и легко зашумев, покинули шатер. Промедлив несколько, за ними вышел Салтыков, убежденный, что выходка Басманова отнюдь не глупа, отнюдь не отчаянно-самоубийственна: внук знаменитого изобретателя опричнины Алешки Басманова вступает в борьбу с московскими боярами, правящими от имени юного царя. Следовало ожидать важных событий и к ним подготовиться.

Князь Катырев-Ростовский проводил старого лиса Салтыкова невидящим взглядом. Если Петька Басманов сегодняшней выходкой перечеркнул всю свою службы и все свои подвиги при Годуновых, он знает, что делает. Желает в тюрьму или в ссылку – да скатертью дорога! Князя Михаила Петровича куда больше заботила его собственная судьба. Очень не понравились ему лица казаков, да и стрельцов тоже во время торжественной присяги царю Феодору Борисовичу, а за две недели, протекшие с того дня, верные его люди покрутились среди войска и донесли, что каждый второй не стесняется ворчать, что «противиться правильному царевичу невместно есть». И ведь не схватишь такого изменника – отобьют! Воинский народ зол, устал, замучился и вот-вот совсем откажется подчиняться. Во всяком случае, дворян и детей боярских, отъехавших из лагеря будто бы на похороны царя Бориса, и Басманов не смог удержать. В этих условиях отнюдь не радовала князя Михаила Петровича высокая честь высшего начальствования всем московским войском, высланным против самозванца, при неопытном главном воеводе князе Андрее. Велика честь, да нельзя сесть! И решил князь Михаил Петрович при первых признаках измены войсковых людей или – чем черт не шутит? – самого Петрухи Басманова из лагеря бежать. Уж лучше опала от Сеньки Годунова, чем тебя свои же стрельцы на копья поднимут. А пока суд да дело, удвоить караулы возле своего шатра.