Самозванец и гибельный младенец

– Ты вот что: называй меня лучше Анфиской, какая я тебе госпожа? Денег у иноземцев, убитых тут в корчме и под корчмой, мы не нашли. Не то чтобы пусто в кошельках, но самих кошельков словно и не бывало. Не иначе, как тот латинский монашек унес, которому убежать удалось. Его потом Домашний дедушка прикончил, если не врет, но снять с поганца ничего не смог, пришлось свою голову спасать. Может, и врет старичок…

– Он разве пешком догонял чернеца?

– Да нет, верхом на Савраске… На ней же и вернулся, чуть ли уже не в середине зимы.

– Коли и соврал Домашний дедушка, не беда, – прикинул вслух Бессонко. – Я у Савраски спрошу, та врать не станет – зачем ей?

– Как это ты у Савраски спросишь? – ахнула Анфиска.

– И правда, – смутился Бессонко и почесал в голове, больше по привычке, ведь теперь там почти не чесалось. – Я же лошадиного языка не знаю, да и лошадь пока что видел только дохлую. Так ведь научусь. Дело немудреное.

– Тоже мне язык нашел, – это Спирька отозвался вдруг с пола, – «Н-но!», «Тпру!», еще «Не балуй!», да к ним обычные матерные слова.

Анфиска и гость ее посмотрели на слугу одинаково, будто на слабоумного.

– Ладно, давай посчитаем. Больше я с тебя ничего не возьму, – быстро произнесла Анфиска. – Было у супостатов четырнадцать лошадей, тринадцать верховых, к ним сбруя и седла, четырнадцатая в повозке. Из верховых осталось три: одну конягу в бою убили, самый дорогой конь сам сдох то ли от старости, то ли от тоски по хозяину. Остальных коней я барышнику продала вместе с седлами да сбруею всею на них – ты уж меня прости! А что было мне делать, бедной вдове? Мне в конюшне для лошадей моих постояльцев место нужно было – раз. Иноземцы убитые за постой мне не заплатили, а лучшее заморское вино чуть ли не все вылакали – два; коморное – два…

– Коморное? – поднял свои черные, совсем как у Сопуна, брови Бессонко.

– Сие плата за хранение… Да ладно, ихних лошадей я оставлю себе, а все остальное – себе бери да с лесной нечистью делись. Одежда там с мертвецов осталось, целой совсем немного, больше продырявлена да порезана, котел ихний походный. Доспех есть, шлем, правда, покорежен…

– Видел я в кладовке твоей, Анфиска, целую гору оружия, так о нем ли речь? И оно – чье? – и замер Бессонко в ожидании ответа.

– Да все твое, хоть с кашей ешь, хватит тебе на всю жизнь играться! – засмеялась Анфиска. – И вот что. Пусть мой постоялец безденежный пан Рышард тебе поможет с теми железными цацками разобраться – не с утра же до вечера кавалеру дурью маяться. А ты возьми на себя конюшню, ослобони малость Спирьку от заботы про лошадей – тем и мне крепко поможешь. А спать, пока зима не грянет, тебе рядом с лошадьми, на сеновале.

Глава 2. Горький плач славного полководца Петра Басманова

Тяжелая выдалась сегодня ночь у Огненного змея, взбалмошная, сна ни в одном глазу. Трех пылких вдовушек пришлось ему утешать, преображаясь в их мужей-недотеп – а как же иначе прикажете называть сельских увальней, не сумевших уберечься в этой странной войне, где в последние дни и воевать вроде перестали? Ведь когда умер царь Борис, и войско, собранное под Кромами, спешно и под недоуменный ропот присягнуло новому царю, подростку Феодору Борисовичу, наступило в боевых действиях странное затишье. Нет, в лапту не затеяли еще войско на войско играть, а вот ночью часовые с обеих сторон перестали горланить свое «Посматривай!». А началось с того, что из стана московского войска уже не по ночам, а прямо днем, на глазах недовольных царских воевод, потянулись ручейки воинских людей, дворян, детей боярских да их холопов. Они не давали начальникам себя остановить, объявляя с грубостью, что идут на похороны своего государя царя Бориса Федоровича, вечная ему память. И еще приметил Огненный змей, что и в стычках рукопашных не сходятся теперь противники, и дорогой порох-зелье почти перестали жечь в перестрелках. Впрочем, перестрелки эти и раньше не очень-то были опасны для опытных воинских людей, засевших в глубоких окопах. Иное дело – дураки-селяне, вздумавшие сеять в такое время. Вот и Елдырь, муженек покойный Агапки из села Бельдяги, именно так схлопотал в лоб шальную казацкую пулю два месяца тому назад, когда бои под Кромами были особенно ожесточенными.