Самострел

Над полком вновь нависло чрезвычайное происшествие, куда неприятнее первого. Полкач уже не ругался и не кричал. Стиснув зубы, он из последних сил, где уговорами, а где и щедрыми подарками, обстряпал дело так, будто подстрелил солдата из зеленки сноровистый и умелый духовский снайпер. Ход вообще-то не оригинальный и совершенно не блистал новизной. Почти все самоубийства в Афгане списывались на боевые или шальную вражескую пулю. И скатить бойчишку в небытие, навсегда вычеркнув из списков части, было гораздо проще, нежели служебно-разыскную собаку. Когда у саперов непонятно от чего внезапно сдохла всеобщая любимица овчарка Альма, половина полка стояла на ушах, полностью утонув в актах, отчетах и бакшишах-подарках нужным людям. А тут какой-то солдат…

На самострельщика оформили документы честь по чести: мужественная смерть при охране и обороне; в строевой части отпечатали наградной лист в двух экземплярах, где вывод чеканен: «За мужество и героизм, проявленные в боях с бандформированиями мятежников при оказании интернациональной помощи Республике Афганистан, достоин награждения медалью „За отвагу“ (посмертно)».

Обычно в таких случаях не скупились на орден Красной Звезды. Но чрезмерно зол был комполка на самоубийцу и поэтому «Звездочку» зарезал. Хотя погибшему, надежно упакованному в цинк, было уже все-равно, какого качества и цвета коробочку получат родители через несколько месяцев в военкомате.

Наградной секретной почтой ушел в Кабул. По телефону засекреченной связи, где голос булькает, пузырится и расслаивается на части, командир полка выслушал начальника штаба армии. После чего выкурил чуть ли не всю пачку «Явы». Тем не менее гроза прошла стороной, и комполка начал переводить дыхание.

И вот — новая беда. Ее вестник — комбат второго батальона — по-прежнему молча стоит перед полковником, переминаясь с ноги на ногу.

Враз осунувшийся командир полка мертвым взглядом указывает вошедшему — своему заместителю подполковнику Яцыне — на стул.

Наконец комполка разжимает кулаки, закуривает и, глядя на карту Афганистана, почти целиком укрывшую стену, глухо выдавливает:

— Давай, Ипатьев, только подробнее.

Сухощавый майор подносит кулак ко рту, откашливается, а затем, поглядывая то на бесстрастного командира, то на моментально насторожившегося Яцыну, начинает:

— Сегодня утром обнаружилось, что не хватает автомата. Мы проверили оружейную комнату, караульное помещение и расположение. Автомата нигде не было. Дежурный по контрольно-пропускному пункту прапорщик Аверьянов вспомнил какой-то разговор, который был ночью. Аверьянов слышал его сквозь сон и не придал…

— Так всегда, мать вашу, — начал материться ощерившийся Яцына, и усы его встали торчком, — слышал разговор и лень башку от подушки оторвать. Хорошо службу несем — заходи в полк душман и режь всем глотки.

Комбат беспокойно слушает, как замкомполка начинает вспоминать всех чертей и матерей, монотонно, как шаман перед костром, раскачиваясь на стуле. Перебрав поименно всех и вся, подполковник замолкает, недовольно морщится и смотрит на командира, стараясь попутно угадать, в какой точке Афганистана находится его застывший взгляд.

— Продолжай, только по делу.

— Если по делу, то следующее. Рядовой Алимов заступил на КПП. Вечером выдвинулся в столовую, затем — в казарму. Увидел, что оружейная комната открыта и рядом никого нет. Алимов взял из пирамиды первый попавшийся…

— Пирамида тоже была нараспашку? — заледенел Яцына.

— Да.

— Хорошо, — покрутил головой подполковник, — а потом?

— Ну, значит, Алимов взял автомат и спокойненько вынес его. Он ведь был в наряде и ничего не боялся. Все бы подумали, что это его оружие. Кстати, на этом мы его и зацепили. Потом он спрятал его в туалете, а вечером договорился с Одылом, этим бачей из кишлака, который постоянно ошивается рядом с КПП, что ночью продаст автомат за шестьдесят тысяч афошек. И — продал.

— А в зеленке он не меньше ста сорока стоит, — заметил, зло усмехнувшись, Яцына, — наварил бача на придурке. Наверное, к дембелю боец готовился, деньги на подарки собирал?

Комбат согласно кивнул.

Яцына лишь развел руки в стороны, покачал головой и вопросительно взглянул на командира полка.

Полковник взглядом указал комбату на стул, и майор осторожненько примостился на его краешек, готовый тут же вскочить по стойке смирно.

— Кто знает? — вкрадчиво спросил командир полка.

Комбат облизал губы и принялся загибать пальцы:

— Алимов, взводный Рычкалов, ротный Зайнуллин, прапорщик Аверьянов и дежурный по роте.

— Значит, так, — полковник грудью навалился на стол и начал тихо, но жестко чеканить каждое слово: — Алимова на гауптвахту. На трое суток. Сам придумаешь за что. И всем молчать об этом. Всем! Никому ни слова. Иди, Ипатьев. И смотри, чтобы особист об этом не узнал. Ему, ясное дело, заниматься нечем, а орденок получить хочется. Так он тебе в первую очередь дело пришьет. А нам — вдогонку.

— Понимаю, — сумрачно буркнул комбат. — Будут молчать.

— Надеюсь, — устало вздохнул полковник.