Самосожжение

Только тут, возле кабинетного тамбура, я наконец понял, к чему относился изучающий взгляд милиционера внизу, у входа в здание.

Видимо, в то мгновение милиционер боролся с самим собой: его так и подмывало заглянуть на всякий случай, а что там в моем атташе-чемодане, но удерживал внушающий доверие мандат — командировочное удостоверение специального корреспондента известной газеты.

Выходит, мандат сам по себе вызывал доверие, а владелец мандата и чудного портфеля, баула не баула — никак пет, не вызывал.

Ничего не поделаешь.

У каждого своя инструкция.

Свое отношение к людям.

Пророков был выше, конечно, инструкций.

Во всяком случае, многих.

Порой мне казалось, по большому счету его не интересовали ни я сам, ни мой чемоданчик.

Однако, вспомнив теперь про этот пустяковый случай с моим атташе-кейсом, я и вовсе уклонился.

Ведь о чем-то другом хотел вспомнить.

О чем же именно?..

Ход мысли все время был вроде как неподвластен мне — первый признак, что я нахожусь в каком-то странном состоянии.

Робею.

Или все же боюсь?

С минуты на минуту приземлится самолет, и Пророков первым выйдет через ближнюю к пилотской кабине дверь.

Наверху, как и всегда издали, он снова покажется мне огромным.

Как посланец каких-то грозных богов.

Но ведь я цивилизованный современный человек и уже видывал всякое, — какого лешего еще бояться?!

Увы, этот страх, наверно, сидел у меня в генах.

И все же сейчас опасаться Пророкова нечего.

Не тот случай.

Он ведь сам пригласил меня встретить его!

Даже человека послал — сопровождающего.

И с машиной.

Кстати, до сегодняшнего дня я и понятия не имел о существовании моего сопровождающего. Он работал в обкоме партии — там, у Пророкова. А тут, в столице, повышал свой профессиональный уровень. И по заданию Пророкова он позвонил мне и сказал: «Константин Александрович желает с вами встретиться. Ему доложили про ваше выступление на Сибирском совещании. Он просил приехать в аэропорт и захватить с собой текст».

Коротко и ясно.

Конечно, я решил поехать.

Нот, я и не думал тогда спрашивать его ни о чем.

Ни в Москве, ни там, далеко от Москвы, на родине.

Да, но зачем тогда я встречался с ним?

Ну, здесь, в Москве, — это по его просьбе.

А вот с какой такой целью ходил я к нему в обком, приезжая на родину в творческие командировки?

Допустим, когда меня волновала судьба Иртыша, который отравляется сточными водами ЛПК, хозяйства Бээна, или когда я хотел унять трудовой порыв лесорубов, которые тихой сапой вырубали кедровые рощи вдоль таежных речек, — тут, нет спора, была нужна помощь обкома партии. И Пророков каждый раз откликался. Говорил, что это бардак. Что он урезонит металлургов. А иногда тут же снимал телефонную трубку и устраивал разнос, — например, начальнику лесного хозяйства области. Ух, какие стружки он снимал с него! И тот покорно обещал выправить положение. И лесорубы начинали рубить кедрач в других местах, недоступных московскому социологу.

Но вот зачем я тащился в приемную Пророкова, когда во мне уже не было ярого пыла общественного ратоборца, а только пульсировала болезненная идея проехать по тем поселкам и заимкам Гонной Дороги, где когда-то я мотался вместе с отцом-фронтовиком, который, сняв офицерские погоны, решил испытать счастье старателя?

Странно, в самом деле: для чего я стремился перво-наперво повидаться с Пророковым, если наши жизненные круги никак не пересекались?

Уж не было ли это предчувствием той озабоченности и тревоги, которые нашли на меня гораздо позже, когда я стал задумываться о проблемах куда более сущих, связанных не просто с охраной природы, но с охраной мира на земле, человеческой жизни как таковой?..

Между тем объявили посадку самолета.

И только тут я спохватился, что забыл взять с собой текст своего выступления на совещании.

Собственно говоря, Пророкову нужен был текст, а не я.

А самолет уже подрулил.

И наша машина — черная «Волга», в которой меня привезли на свидание с Пророковым, — помчалась от депутатской комнаты прямо к трапу.

«Зачем ему понадобился текст? — терялся я в догадках, стоя внизу, у самолета. — На совещании выступали многие. Человек сорок. Мало ли о чем говорили… Что же теперь — у каждого просить, хотя и задним числом, текст выступления?! — Во мне подсознательно росло раздражение, и я старался его подавить, замечая краем глаза, в каком сосредоточенно-взволнованном состоянии находится мой спутник. — Ну, не проверит, а просто ознакомится. Это же старые его дела. Нефть и газ. Естественный интерес. И не все, конечно, тексты хочет посмотреть, а только мой. Он же знает, что я когда-то работал там и понимаю проблемы изнутри…»

Да, по одно дело понимать, а совсем другое — сказать о своем понимании.

Могу ли я теперь сказать так, как сказал в свое время сам Пророков?