Самосожжение

— Да, но вы не дослушали… — Она прижалась к локтю Гея, словно продолжение истории требовало от нее такого мужества, какого сейчас у нее не было. Гей послушно повел ее дальше. — Хватает, значит, меня за локоть этот препротивный Тип и отводит в сторонку, к своей компании. И что-то такое мне говорит, не помню что… Я понимаю, это было возмутительно! Что мог подумать мой муж? Но, представьте себе, он меня и спрашивать не стал, мой муж, как только я вернулась к нему — а вернулась я тотчас, почти в ту же минуту! — он спрашивать не стал, о чем это говорил мне Тип, ни о чем не спросил! И я думала, что все хорошо. А позже я поняла, что лучше бы он сразу спросил, о чем это говорил мне Тип и что это был за Тип вообще. Но когда, гораздо позже, он спросил меня об этом — когда снова увидел меня в обществе этого Типа и раз, и другой… — то я уже и не помнила, естественно, о чем это сказал мне тогда тот препротивный Тип в самый первый раз, когда бесцеремонно взял меня за локоть…

— …как свою чувиху, — мягко подсказал Гей.

— Да, как свою чувиху… — повторила она, будто эхо. — Господи, но если бы я знала!

— Ну-у… — сказал Гей. — Тогда бы мы заранее ведали не только то, с чего все начинается, но и то, чем все закапчивается.

Кстати заметить, сметная стоимость строительства Новой Гавани, как сказал Бээн, инициатор этой стройки, была примерно равна стоимости стабилизатора бомбы или какой-то другой второстепенной детали. Возможно, он преувеличивал. Или, наоборот, преуменьшал.

А возле двери в ее номер произошла заминка.

Алина долго возилась с ключом, замок почему-то не открывался.

Может быть, она вдруг заколебалась?

И Гей молча ждал, чувствуя себя на редкость неловко, будто на пороге чужой спальни.

Из-за двери было слышно, как в ее номере опять начиналась вкрадчивая артподготовка.

Адам и Ева…

— Я забыла выключить телевизор, когда пошла в церковь, — сказала она.

Этому фильму, казалось, не будет конца.

Длинная запутанная история, про которую Бээн сказал бы коротко и ясно:

— Диалектика жизни.

Впрочем, он мог бы сказать еще короче и яснее:

— Бардак.

Он уже стоял у порога чужого номера.

Но вышла ли она теперь из своего номера?

Нет, пока еще нет.

Звук телевизора был все назойливее, и Алина, помня про Гея, который сжег себя на площади, старалась глядеть в окно.

Она бы дорого дала за то, чтобы теперь же быть рядом со своими детьми.

Может быть, при виде Юрика и Гошки она бы снова заплакала.

Но уже не так безутешно.

Слезы, особенно если небезутешные, облегчают душу.

Как говорят и пишут.

Разумеется, те, кто никогда не плачет.

Во всяком случае, сейчас у Алины слез не было.

Никаких.

Она будто усохла.

Обезводилась, как съязвил бы Адам, которого порой выводило из себя подобное отчуждение Евы, наступавшее подчас отнюдь не по его вине.

Алина понимала, что, даже если ей помогут достать билет на самолет, она все равно не увидит своих детей раньше завтрашнего вечера.

Следовательно, не имело смысла хотеть того, что было невозможно.

Эта мысль, как ни странно, укрепила ее дух и тело, как мог бы сказать Гей.

Глядя на Алину, Гей подумал, что все началось с элементарного случая.

Ведь если бы двадцать с лишним лет назад Гей не увидел Алину в дэка того сибирского города, в забытом богом, как он считал, месте, в Тмутаракани, откуда он собирался бежать при первой возможности, — что было бы тогда с ним, как бы сложилась его жизнь?

Может статься, что он бы уже себя сжег, подобно тому Гею, который сгорел сегодня, но сжег не в знак протеста против ядерной войны, а в знак протеста против как бы неявственной внутривидовой борьбы, то есть войны самой настоящей, войны не на жизнь, а на смерть, которая, в отличие от ядерной, полыхает в иных семьях уже не один год.

Впрочем, разве он, Гей, не смог бы сжечь себя именно в знак протеста против ядерной войны? У нас это не принято, да, потому что протестовать можно лишь там, где есть против чего протестовать… но в принципе, в принципе?

Однако вместо ответа на этот свой вопрос Гей подумал, что сжечь себя имеет, возможно, смысл, если ты уже знаешь не только то, с чего все началось, но и то, чем же все закончится, а это, кстати, и есть, сказал себе Гей, узловые вопросы внутривидовой борьбы.

Дверь, как нарочно, не открывалась.

Звук телевизора не то чтобы раздражал Алину… просто мешал ей сосредоточенно смотреть в окно, туда, где был Дунай.

Этот странный звук телевизора просто мешал ей думать о Гее.

Она вспомнила вдруг рассказ переводчицы о том, что когда-то между Братиславой и Веной ходил трамвай. Еще после сорок пятого года. Да и сейчас, говорила переводчица, венцы ездят к словакам недорого и вкусно поесть в ресторанах Братиславы, купить дешевые, в сравнении с австрийскими, книги и посмотреть за небольшую плату, куда меньшую, чем в Вене, кубинский балет или послушать Моцарта в исполнении Венского симфонического оркестра в помещении Братиславской филармонии.

А что, если Гей каким-то образом, без трамвая, оказался не в Татрах, а в Австрии?

Откуда рукой подать куда хочешь.