Самосожжение

Алина, в сущности, не любила спиртное. Так только — за компанию. Легкий вермут с лимоном и льдом. Но теперь, сказала она перед отъездом в Братиславу, будем и вовсе пить лишь чай да настои разных трав, например, мяты и зверобоя.

Пора подумать о душе, сказала она с улыбкой, но и как бы с намеком.

Одну из газетных вырезок в Красную Папку положила сама Алина. Разумеется, она знала о содержании Красной Папки. Правда, эту заметку, о которой Гей вспомнил теперь, она положила в Красную Папку совсем недавно, а было бы лучше, если бы она положила ее туда несколько лет назад, когда, например, Гошку взяли в армию, но и сейчас еще было не поздно! Поэтому когда она принесла ему газетную вырезку и сказала: «Это как раз то, что нужно», — Гей впервые подумал, что любовь может спасти мир.

Человек смертен, и сколько существует мир, это осознавалось как самая трагическая непреложность. И только последние десятилетия открыли, что есть нечто, ужасающее своей необратимостью гораздо более, чем сама смерть: отторжение от бытия как такового. Что и говорить, людям нелегко примириться с осознанием собственной смертности, но стесненность души, смятение чувств при мысли о конце все-таки естественны. И — преодолимы. Человечество на протяжении веков успело найти защитные психологические «противовесы» тому, что выглядит подчас нелепой жестокостью природы. Но мысль, что человек и «жизнь вообще» существуют ныне «на равных», что в случае ядерной катастрофы не только тебе, а и самой планете не суждено продолжения, в сущности, противоестественна. Против этой отравы наше коллективное сознание не выработало (все произошло слишком быстро!) надежного, проверенного временем иммунитета. Да и возможен ли он вообще?

Ведь кроме прямой угрозы уничтожения существует и эта, менее осязаемая опасность — самовырождение. Если мир и далее будет балансировать на последней, смертельной грани, кто знает, во что превратится в конце концов человек под прессом небывалых еще психологических перегрузок, какие внутренние «мутации» могу т в нем произойти. Конечная цель не только в том, чтоб выжить, но и остаться людьми, не утратить ничего из того, что делает человека человеком.

Копирайт

Л. Федоровская. «Литературная газета»

Но не только эти строки потрясли Гея.

Собственно, тут не было для него ничего нового.

Федоровская говорит в своей статье о любви как о силе «социально индифферентной».

Новый взгляд на это самое древнее человеческое чувство!

Нынче, как никогда прежде, пишет Федоровская, возникла острая «потребность осмыслить природу любви в новом мировоззренческом измерении».

И женщина тревожится:

«Тотальное измельчание любви подтачивает и общую прочность бытия».

И женщина ищет опору:

«Разве любовь с ее полнотой чувств не противостоит душевному оскудению, равнодушной инертности?»

И женщина обретает надежду:

«Жизнь отдает себя под защиту любви…»

Ай да женщина! — воскликнул Гей.

— А зачем бывает война? — спросил однажды Юрик.

— Ну… — замялся Гей. — Вообще-то война — это самая великая глупость на земле.

Юрик во всем доискивался логики.

— Если война — это глупость, тогда почему воюют?

Ах, Юрик, Юрик…

Война и логика были понятиями несовместимыми.

Несовместимыми настолько, что стыдно было говорить даже ребенку про эту абсурдную несовместимость.

Видя замешательство отца, Юрик зашел с другой стороны:

— А у нас, в Москве, будет война?

— Я надеюсь, что нет, — поспешно сказал Гей.

— Почему только надеешься?

— Ну… потому что наши враги вообще-то нам угрожают…

— А враги — это кто? — спросил Юрик напрямую.

«Империалисты», — чуть было не брякнул Гей, но вовремя спохватился. Юрик немедля спросит: «А империалисты — это кто?»