Самодержец пустыни

Он знал их язык, носил монгольское платье и не фальшивил, когда заявлял, что “вообще весь уклад восточного быта чрезвычайно ему во всех подробностях симпатичен”. В Урге имелось достаточно комфортных домов европейского типа, но Унгерн предпочел жить в юрте, поставленной во дворе китайской усадьбы. Там он ел, спал, принимал наиболее близких ему людей. Если тут и присутствовал элемент сознательной мимикрии, то не в такой степени, как казалось его врагам. Разумеется, он и чисто по-актерски играл выбранную для себя роль, но это была роль действующего лица исторической драмы, а не участника маскарада.

При всем своем отвращении к западной цивилизации Унгерн так же не похож на бегущего от нее Поля Гогена, как Монголия не похожа на райские берега Таити. В его бунте нет ничего от эстетики. “Барон Унгерн, – пишет Волков, – давнишний враг всего, что он объединяет в презрительном слове литература. Он не выявил нам печатно свою идеологию, но все имевшие дело с ним сходятся в одном: барон никогда не доводит мысль до конца, его беседы – нелепые скачки, невероятное перепрыгивание с предмета на предмет. Объяснение всего этого кроется в недоступных извилинах его мозга”.

В плену Унгерна спросили, не приходила ли ему мысль “изложить свои идеи в виде сочинения”. Он ответил, что по недостатку времени не пробовал перенести их на бумагу, хотя “считает себя на это способным”. Самонадеянности тут нет, его письма в сравнении с протоколами допросов говорят о том, что писал он лучше, чем говорил.

2

Идеология Унгерна построена по принципу славянофильской, с той разницей, что на место русского народа, сохранившего утраченные другими народами достоинства, поставлены монголы, православие заменено буддизмом, а относительно локальная миссия российских самодержцев передоверена Цинам с их грядущим панконтинентальным триумфом[129]. Если прибавить сюда поход “диких народов” на Запад, этим исчерпывается круг его идей, которые, по словам Волкова, заставляли даже “близких друзей говорить о сумасшествии барона”. Однако аналогичные идеи высказывались тогда многими людьми, в чьей нормальности никто не сомневался.

С начала 1919 года, когда Советская Россия оказалась в кольце фронтов и ясно стало, что в ближайшее время революции на Западе не будет, большевистские вожди все чаще обращают взор в сторону Востока. “Спасение советской власти в том, чтобы натравить как можно больше угнетенных наций на империалистических волков”, – говорил Давид Рязанов (Гольденберг) на VIII съезде РКП (б). В Кремле уповали на пантюркизм и панисламизм как на средство борьбы с Западом; Троцкий заявлял, что дорога на Лондон и Париж пройдет через Индостан и Афганистан, а Монголия и Тибет рассматривались как промежуточные станции на пути в Индию. Даже последовательный западник Ленин готов был признать, что ключи к мировой революции лежат в Азии. Осенью 1920 года в Баку прошел Съезд народов Востока, на котором основополагающий коммунистический лозунг был подвергнут ревизии, после чего приобрел еретический, с точки зрения ортодоксального марксизма, вид: “Пролетарии всех стран и угнетенные народы всего мира – соединяйтесь!” Карл Радек, сменив ориентиры, пылко доказывал, что в прогнившую буржуазную Европу придет с Востока не новое варварство, а новая высшая культура, не имеющая ничего общего с религией. Не будь заключительной оговорки, авторство данной концепции можно приписать Унгерну.

В 1921 году в Москве был создан Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ), где, согласно анекдоту тех лет, русские евреи учили немецких и польских евреев, как делать революцию в Индии и Китае[130]. Существовала и чисто еврейская, без марксистского налета, ветвь этой мессианской идеологии. “Европа стоит перед падением, Восток – перед расцветом. Когда Америка изгонит иудеев, ей ударят в спину и схватят ее за горло желтые расы. Большинство иудеев будет находиться в Индии, Персии, Китае и там нести знамя человечества. И тогда явится муж, муж отмщения, он покроет Европу желтой тучей”, – пророчил в 1925 году немецкий еврей Сэмюэль Рот[131], так же грозя Азией западным обидчикам еврейства, как когда-то Константин Леонтьев надеялся “обрушить” ее на врагов России.

Как раз в то время, когда Унгерн, сидя в Урге, готовился к походу на Советскую Россию, на другом конце континента, в Софии, несколько молодых русских историков выпустили книгу статей под знаменательным названием: “Исход к Востоку”. Это был первый клич нарождающегося евразийства, политической философии, созданной “кочевниками Европы” – русскими эмигрантами.