Самодержец пустыни

Он, возможно, со всей определенностью так и не сформулировал для себя тезис о том, что «северная война» и Армагеддон, архангел Михаил и Ригден-Джапо как воплощение Майтрейи-Майдари есть не более чем разные имена одних сущностей, и уж тем более не хотел распространяться об этом перед красными командирами и политработниками, но если это так, тогда разнородные элементы его сумбурной эсхатологии уже не кажутся противоречащими друг другу. Реставрация европейских монарших домов и династии Цин становится прологом вселенской теократии синкретического толка, вера в богооткровенность Священного Писания легко согласуется с прогнозом о близком конце христианского Запада и торжестве буддизма, а сведения о возникшем в Вавилоне «еврейском интернационале» — с представлениями об издавна противостоящих ему и действующих в столь же глубокой конспирации обитателях Шамбалы. В этом случае система взглядов Унгерна обретает завершенность, цельность и абсолютную самодостаточность, свойственные продуктам параноического мышления. Она мало отличается от аналогичных концепций легиона доморощенных мистиков теософской закваски, скучных психопатов или энтузиастов-самоучек и не представляла бы никакого интереса, если бы ее автор складывал эти кубики за письменным столом, а не в монгольской степи, ощущая себя и пророком, и первой зарницей близящейся грозы.

Накануне

1

Вернувшись из Ван-Хурэ в Ургу, Унгерн продолжил подготовку к походу на Советскую Россию. Тогда же он задумался о необходимости идеологического обоснования этой акции, в итоге появился программный «Приказ русским отрядам на территории советской Сибири», известный как «Приказ № 15». Отпечатанный в консульской типографии в большом количестве экземпляров, он, в отличие от других связанных с Унгерном документов, не был погребен в архивах и не раз воспроизводился в советской и эмигрантской печати. Кто-то называл его «мистическим», кто-то — «живодерским», а Рябухин рассматривал этот странный циркуляр как «продукт помраченного сознания». Здесь, несомненно, отразились идеи Унгерна, хотя сам он едва ли приложил к нему руку, выступая, главным образом, в роли заказчика и редактора. Непосредственное авторство принадлежало, по одним сведениям, Оссендовскому и полуфиктивному начальнику штаба дивизии Ивановскому, по другим — приказ был плодом коллективного творчества не только этих двоих, но еще и Войцеховича, и Тизенгаузена, и его жены Архангельской — ургинской симпатии барона. Голубев сообщает, что пятеро соавторов трудились над ним в течение трех дней, распределив, очевидно, между собой параграфы чисто военного и политического содержания. Результатом их усилий и стал знаменитый «Приказ № 15», «равного которому не помнит русская история».

«Вы, кажется, воевали на своем веку порядочно и знаете, что этот приказ является совершенно необычным», — обращаясь к пленному барону, констатирует один из членов следственной комиссии. «Думали ли вы, что он будет распространяться помимо ваших войск, попадет к населению?» — спрашивает другой. Утвердительный ответ не избавляет следователей от недоумений: «Вы знали состав населения: казаки и инородцы. Разбираться в такой отвлеченной философской штуке, как этот приказ, для них трудно». Следует еще несколько аналогичных соображений, призванных уличить Унгерна в нежелании раскрыть подлинные мотивы издания «Приказа № 15», наконец тот не выдерживает и отвечает коротко: «Судьба играет роль. Приказ остается бумагой».

На другом допросе Унгерн объяснил, что издал этот приказ с целью «придать большее значение походу», однако особых надежд на него не возлагал, и вообще — «бумага все терпит». Сам же он надеялся не на приказ, а на «военное счастье, всегда ему сопутствовавшее и лишь теперь изменившее».

В преамбуле чувствуется легкое перо Оссендовского. Литературную карьеру он начинал как русский, а не как польский писатель, к тому же набил руку на таких воззваниях, когда служил в Осведомительном отделе у Колчака. Впрочем, и Архангельской с ее бойким умом вполне по силам было имитировать стиль тогдашней казенной публицистики правого толка: «Россия создавалась постепенно, из малых народностей, спаянных единством веры, племенным родством, а впоследствии особенностью государственных начал. Пока не коснулись России в ней по ее составу и характеру не применимые принципы революционной культуры, она оставалась могущественной, крепко сплоченной империей. Революционная буря с Запада глубоко расшатала государственный механизм, оторвав интеллигенцию от общего русла народной мысли и надежд. Народ, руководимый интеллигенцией, как общественно-политической, так и либерально-бюрократической, сохраняя в недрах своей души преданность Вере, Царю и Отечеству, начал сбиваться с прямого пути, указанного всем складом души и жизни народной, теряя прежнее, давнее величие и мощь страны, устои, перебрасывался от бунта с царями-самозванцами к анархической революции и потерял самого себя». И т. д.