Самодержец пустыни

Похожую сцену наблюдал и доктор Рябухин, хотя, по его мнению, никакой особой прозорливостью Унгерн не обладал, претензия на это была еще одним признаком больной психики и маниакальной веры в собственную исключительность. Рябухин рассказывает: после штурма Гусиноозерского дацана в Забайкалье в плен попало свыше 400 красноармейцев; Унгерн распорядился выстроить их в шеренгу и медленно пошел вдоль нее, вглядываясь в глаза каждому. Это было что-то среднее между упражнением в физиогномике и психологическим экспериментом, но в результате около сотни человек барон уверенно отнес к разряду «коммунистов и красных добровольцев». В таких случаях он обычно обращался к тем, кто не вызвал его подозрений, и предлагал: «Если кто-то из них не коммунист, заявите». Естественно, опротестовывать сделанный им выбор никто не решался из страха пострадать самому. Отобранных расстреляли, но позже оставшиеся в живых счастливчики говорили Рябухину, что их убитые товарищи, как и они сами, были насильно мобилизованными крестьянами Иркутской и Томской губерний и ровно ничем не отличались от тех, кому Унгерн даровал жизнь.

Способность, которую он себе приписывал, считалась обычной для тибетских носителей тайного знания. В фантастическом романе донского атамана и писателя Петра Краснова «За чертополохом» (1922 год) будущий спаситель России, генерал Аничков, после победы большевиков уходит в Лхасу и здесь, в буддийском монастыре, обучается «читать в душах людей и узнавать их помыслы, глядя в их глаза». Прототипом героя послужил атаман Анненков, но многое в нем взято и от Унгерна.

В Азиатской дивизии все знали, что при первой встрече с ним нужно держаться настороже. Это было своего рода испытание. «Унгерн долго смотрел в глаза при первом знакомстве», — пишет Шайдицкий, гордясь, что достойно выдержал экзамен и заслужил доверие. «Взгляд его холодных серых глаз как бы просверливал душу, — вторит ему Князев. — После первой же встречи с бароном для большинства делалось очевидно, что в глаза ему не солжешь». В действительности Унгерна постоянно обманывали, и сам он обманывался в людях едва ли не чаще, чем те, кто вовсе не числил за собой подобных талантов.

Кровь на лотосе

1

Осенью 1913 года, когда Унгерн, не сумев поступить на службу к Джа-ламе, жил в Кобдо, на западе Халхи постоянно шли столкновения между монголами и алтайским казахами, приходившими из соседнего Синьцзяна. Они нападали на кочевья, угоняли скот. Самое деятельное участие в этих стычках принимал отряд Джа-ламы. Его приближенные рассказали Бурдукову эпизод одной из таких стычек: «После боя киргизы (казахи. — Л.Ю.) разбежались, оставив несколько человек раненых. Один, очевидно, тяжело раненный, статный и красивый молодой киргиз сидел гордо, опершись спиной о камень, и спокойно смотрел на скачущих к нему монголов, раскрыв грудь от одежды. Первый из подъехавших всадников пронзил его копьем. Киргиз немного наклонился вперед, но не застонал. Джа-лама приказал другому сойти с коня и пронзить его саблей. И это не вызвало у него стона. Джа-лама велел распластать киргизу грудь, вырвать сердце и поднести к его же глазам. Киргиз и тут не потерял угасающей воли, глаза отвел в сторону и, не взглянув на свое сердце, не издав ни звука, тихо свалился».

Джа-лама распорядился целиком снять с мертвого кожу и засолить ее для сохранения. Через полгода эту кожу, скатанную в рулон, нашли у него при аресте, сфотографировали и увезли в Россию как вещественное доказательство его садистских наклонностей[139], но на самом деле подоплека этой варварской акции была иная. От своих информаторов Бурдуков узнал, что при совершении некоторых обрядов на полу храма расстилается белое полотно, вырезанное в виде человеческой кожи и символизирующее побежденного демона-мангыса; Джа-лама решил претворить эту символику в реальность. Беспримерная сила духа, которую перед лицом смерти выказал убитый казах, выдавала в нем великого батора, однако вражда к монголам-буддистам доказывала, что он связан с темным, демоническим началом мира и, значит, является мангысом. Следовательно, его кожа годилась для того, чтобы заменить полотняные имитации. Джа-лама со свойственной ему примитивной религиозностью материализовал метафору борьбы со злом, тем самым изменив заложенный в ней смысл на прямо противоположный.