Самодержавный «попаданец». Петр Освободитель

— Я пришел попрощаться с вами, княгиня! — высокий офицер склонился над узкой ладошкой и чуть коснулся ее губами. Сильное тело, мышцы, распирающие темно-зеленый мундир сибирских стрелков, широкие плечи, на которых серебрились густые майорские эполеты, высокий лоб мыслителя.

Екатерина Дашкова улыбнулась — ей нравилась уверенность Григория Потемкина, он был красив истинно мужской красотой. И даже черная повязка, что прикрывала потерянный в злосчастном мятеже глаз, совсем не портила впечатление, наоборот, придавала молодому офицеру самый загадочный вид. Этим он и пользовался весьма беззастенчиво у местных дам — успех имел просто невероятный. Только от венца Гименея шарахался, как грешник от раскаленной сковородки.

— Я надеюсь на успех вашего предприятия, Григорий Александрович, — Дашкова улыбнулась краешками губ. Она прекрасно понимала, что бывший гвардеец сует голову в рискованное дело, но отнюдь не безнадежное — братья Орловы уже показали, как с малыми силами, но с бешеной энергией и кипучей страстью можно присоединить к России огромный и пустынный, но богатейший край.

— Я к осени обязательно достигну середины Амура, благо Албазинский острог мы уже восстановили, заложу город Благовещенск. В следующем году дойду до устья, как повелел нам государь!

Потемкин склонился в поклоне — уверенности и храбрости ему было не занимать. Выслужиться любой ценой, оправдать доверие монарха и возвыситься. Он хорошо знал прививаемый нынче принцип — «За Богом молитва, а за царем служба никогда не пропадут!», а потому перед любой преградой стоять не будет, все сокрушит на своем пути.

Княгиня уловила еще одно — «велел нам государь». Потемкин не дистанцировался от их семьи, он подчеркнул, что не мыслит обходиться без их помощи. А потому, если предприятие будет иметь успех, она с мужем получит от императора и свою долю похвалы.

— Вы отъедете сегодня, Григорий Александрович?

— Немедленно, Екатерина Романовна. Я зашел проститься и поскачу в Лиственничное. Там на струге переправлюсь через Байкал, а дальше до самого Сретенска без остановок. Не больше десяти дней пути. Не позднее пятнадцатого дня наша экспедиция начнет идти вниз по Шилке, а там по Амуру. Я и так потерял много времени, пока ждал винтовки, — теперь придется поспешать изрядно!

— Вы правы, Григорий Александрович! Но не наша вина, что оружие пришло так поздно — его везли из Перми, там завод…

— С Ижевска, ваше сиятельство. Но это почти рядом, — Григорий поправился — он понял, что совершил бестактность.

— Мой муж сказал, что солдат с такой винтовкой стоит пяти с обычными фузеями…

— Десяти, а то двадцати, ваше сиятельство, никак не меньше. Ваш муж прав, но он имел в виду пруссаков, а мне будут противостоять только китайцы, и то я не думаю, что у них по Амуру есть такое воинство. А у меня целый батальон — полтысячи стрелков да еще казаки, дюжина новых пушек. И в этом только заслуга вашего мужа, глубоко мною уважаемого!

— Желаю вам совершить это предприятие! — княгиня милостиво протянула ладонь, прощаясь, но тут же вспомнила наказ мужа и произнесла весьма строгим голосом: — Только постарайтесь обойтись без большой войны с китайцами. Она нам пока не нужна. Нам нужен мирный Амур.

— Я выполню все, княгиня. Войны с китайцами не будет, по крайней мере я сделаю все, чтоб ее избежать. Прощайте, Екатерина Романовна!

— До свидания, Григорий Александрович. Пишите нам чаще. Да хранит вас Господь!

Петропавловск

— Не может быть?! Да откуда он взялся?!

Иван Орлов испытывал жгучее желание протереть глаза. Еще бы — кто-кто, но чтоб старый «приятель» Шванвич в эту даль приплыл?

— Опять морды бить друг дружке будем! — наконец поверил собственным глазам Орлов, машинально потер скулу, оскалившись радостной улыбкой. Девять лет назад тот ему славно «салазку» своротил, до сих пор приятно вспомнить.

Ох, как и гоняли они друг друга по всем вертепам и кабакам Петербурга, любо-дорого вспомнить…

Верзила Шванвич, единственный в столице, кто осмеливался противостоять братьям. Схватка с ним была чревата — тогда, застав Ивана в трактире на Петергофской дороге, тот его избил нещадно, вытряхнув всю наличность. Устоять не мог в одиночку даже самый крепкий из братьев, Алехан, — и его Шванвич лупил, как Сидорову козу.

Зато если здоровяка застигали врасплох сразу двое братьев — причем любых, они все отличались завидной силушкой — то уже супротивнику приходилось худо, редко когда на карачках выползал, чаще пластом лежал.

Мордобитие шло с переменным успехом три года, пока враждующим сторонам это порядком не надоело. Службу-то в гвардии нести надо, а как, если в лежку от побоев лежишь и глаза открыть не можешь, потому что очи багровыми синяками заплыли и губы варениками стали!

Аккурат за два года до переворота Орловы со Шванвичем заключили договор, суть которого была проста, как мычание. Если кого из братьев в одиночестве в кабаке поймают, то тот, не вступая в драку, вытряхивает карманы и убирается подобру-поздорову. Ну а если Шванвич попадется сразу двум братьям — то процесс сей уже относится к нему.