Самодержавие и конституция

Родзянко же все чаще задумывался о будущем премьерстве. 4 января он сообщил сотрудникам думской канцелярии: «Один только я и могу сейчас спасти положение, а без власти этого сделать нельзя, надо идти [в премьеры]». В начале 1917 года Родзянко и его собеседники (например, великий князь Михаил Александрович или октябрист Н. В. Савич) часто задавались вопросом: ждет ли Россию революция? Однако отвечали на него преимущественно отрицательно. 7 января на квартире кадета Н. М. Кишкина его однопартиец Н. В. Некрасов предсказывал: «Сейчас революционного движения в России нет, единственным революционным деятелем в настоящий момент является само правительство. И успех его революционной пропаганды грандиозен… А гроза не за горами. Дай Бог, чтобы она не разразилась до заключения мира… Правительство загипнотизировано кажущимся затишьем и кажущейся покорностью масс. Тем страшнее будет его пробужденье». Некрасов полагал, что в час грозы, когда начнется всеобщий хаос, оппозиции придется взять на себя ответственность и сформировать собственное правительство. Особое место в нем должны занять лидеры Городского и Земского союзов, которые стали своеобразной школой политической работы. Аналогичный диагноз давал великий князь Александр Михайлович. 1 февраля 1917 года он писал царю: «Правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию, – народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».

Депутаты отнюдь не торопили ожидавшиеся изменения, они боялись их. «Самое удивительное в настоящем настроении, что все идет верх дном. Например, Шингарев чуть не со слезами говорил о том, что надо беречь и охранять… Все начинают понимать, как страшна анархия в настоящую минуту, и стараются ее предотвратить», – писала современница этих событий. 4 февраля на заседании кадетского ЦК М. С. Аджемов рассказывал коллегам о нараставшем брожении среди рабочих, Ф. И. Родичев предсказывал новое «кровавое воскресенье». 10 февраля на последней аудиенции у Николая II председатель Думы говорил о революции, которая, по его оценке, могла произойти уже через три недели, оставив после себя пепелище.

Император продолжал сохранять спокойствие. Министр иностранных дел Н. Н. Покровский после каждой личной встречи просил царя об отставке. Он чувствовал свою беспомощность в сложившейся политической обстановке. «Вы неправильно осведомлены; никакой революции не будет», – успокаивал его император.

Тогда могло показаться, что Николай II, в сущности, прав. Как будто бы ничто не предвещало скорый крах режима. Напротив, «ноябрьский штурм» захлебнулся. Лидеры думского большинства опасались возмездия. Их новые страстные выступления чаще всего не печатались в газетах, а если даже и публиковались, то с купюрами. Депутаты впали в апатию. Деятельность комиссий сбавила обороты, не удавалось собрать даже наиболее дисциплинированную бюджетную комиссию. Над Думой, будто дамоклов меч, висела угроза разгона. Новый премьер-министр Н. Д. Голицын сообщил лидеру националистов П. Н. Балашеву, что «указ (о роспуске. – К. С.) у него в кармане, и он не потерпит ни одной минуты, если надо будет».

Были все основания ждать развала Прогрессивного блока: его арсеналы были пусты. Все средства борьбы за «правительство общественного доверия» были испробованы. Идти на дальнейшую эскалацию конфликта в Думе не решались. 4 февраля на заседании кадетского ЦК Милюков предложил не принимать государственный бюджет, Кокошкин советовал вынести вотум недоверия кабинету министров, а Аджемов полагал возможным выдвинуть обвинения против царя. Однако эти смелые инициативы не вызвали одобрения у большинства присутствовавших, которые предпочитали занимать выжидательную позицию. Схожим образом обсуждались тактические вопросы и в самом Прогрессивном блоке. «Кадеты поговаривали об отклонении бюджета целиком, но не настойчиво, скорее нащупывали почву», – писал октябрист Савич председателю бюджетной комиссии Алексеенко. Возобладала умеренная точка зрения: открытие сессии должно было напомнить о деловом настрое депутатского корпуса.