Сам о себе

Из серьезных работ этого года надо упомянуть спектакль Н. М. Фореггера «Близнецы» Плавта. Это была попытка Фореггера возобновить свой театр, но дальше этого спектакля дело не пошло. Правда, спектакль имел некоторый успех и был поставлен в декорациях Фореггера летом на сцене уже знакомого нам театра бывш. Зон. Он прошел несколько раз и дал приличные сборы. Закушняк играл роль братьев-близнецов, я – роль «столовой щетки». Спектакль был поставлен формально. Текст Плавта звучал несколько тяжеловато. Смех зрителей слышался не так часто, как хотелось бы, потому что пьеса Плавта была очень трудной для восприятия, а мы не смогли влить в нее новую жизнь. Весь ансамбль и режиссер оказались во власти стилизации. Я играл очень внешне, сделав какую-то смешную (на две-три фразы) мимическую маску с растопыренным ртом, готовым все жрать («Меня столовой щеткой молодежь зовет за то, что за едою гладко чищу стол», – гласил текст начала роли).

Ходил я тоже чрезвычайно уродливой походкой, с носками, абсолютно вогнутыми друг к другу в одну линию, что придавало занятный характер фигуре и было довольно оригинально, но всего этого далеко не достаточно для решения роли. Попытка Фореггера выйти на большую сцену с одним спектаклем и завоевать постоянную площадку кончилась неудачно. Для этого ни он сам, ни его небольшой коллектив, усиленный участием Закушняка, не были достаточно подготовлены. А главное – ушло то обаяние необычного, домашнего театра, которое привлекало и было по сердцу зрителю в особнячке на Малой Никитской.

Глава ХII

Халтуры, пробы, искания. Калейдоскоп продолжается. Детский театр. Обещание Малиновской. Поступление в Московский Художественный театр. Знакомство с Немировичем-Данченко и Станиславским. Вольный театр. Смутное время для Художественного театра

С первых сезонов после Великого Октября рабочий зритель двинулся в театры. И актеры двинулись к рабочему зрителю в районы.

Зимой и летом на Страстной площади (ныне Пушкинская площадь), там, где разбит теперь сквер с фонтаном и куда перенесен памятник Пушкину, там, где пустотой зияла бездействовавшая в тот год трамвайная станция, под вечер собиралась странная разношерстная актерская толпа. Тут были актеры, превзошедшие своим видом и Шмагу и Аркашку, тут попадались и солидные актеры и актрисы в старых лисьих шубах и ротондах, закутанные в платки, в валенках; тут мелькали и старые солдатские шинели и овечьи тулупы. Тощие лошади стояли, запряженные в так называемые полки, а зимой в розвальни с наброшенными рогожами.

– Незнамов! Незнамов нужен! – У кого игран Незнамов? – А Шмага? Шмага есть? – Луиза! Луизу к Рогожской заставе! – Леди Мильфорд есть. Скорее собирайтесь, товарищи. – Да что ты, Павел Петрович! Недельный красноармейский паек за Кочкарева тебе мало? – У кого есть революционное в Косино? А ну, товарищи! Революционное! – Осипа!

На Страстной площади кипела, как на базаре, сама собой стихийно возникшая актерская биржа, предвосхитившая и превзошедшая своей оперативностью Посредрабис.

Еще недавно мне рассказывал П. И. Старковский, как группа артистов Незлобинского театра была приглашена в клуб какой-то красногвардейской части играть «Семнадцатилетних». В. И. Лихачев, который должен был играть главную роль Фридера, в последний момент не сумел попасть на поезд, и артисты приехали в часть без него. Играть было нельзя.

– Сколько вас приехало? – спросил комиссар.

– Десять человек, но вот одиннадцатого-то нет, – говорит комиссару Старковский.

– Ничего, десятки хватит. Давайте, товарищи артисты, вас ждут.

Старковский вернулся к товарищам.

– Надо играть.

– Но как же мы будем играть без Фридера? Ты что, с ума сошел! Иди объясни комиссару.

Снова Старковский идет к комиссару.

– Товарищ комиссар, мы играть-то никак не можем, нет артиста на главную роль.

– Шо ты мне голову морочишь. Вас сколько приехало? Десять? Хватит. Угощенье есть. Я разрешаю без одного. В чем дело?! Угощенье готово, спирта дадим каждому. Народ ждет, смотри.

Он подвел Старковского к занавесу сцены, и тот сквозь махорочный туман увидел зал, битком набитый людьми, в буденовках, с пулеметными лентами через плечо, с огромными кольтами и наганами на боку. Как тут откажешься! Снова идет Старковский к товарищам.

– Надо играть. Играть без Фридера.

И играют.

Старковский вспоминал, что после спектакля был мокрый, как мышь. Он рассказывал на сцене все то, что должен был делать Фридер – Лихачев. Рассказывал увлеченно и с темпераментом:

– Вот Фридер подходит к Эмме. Я вижу через окно. Он говорит, что застрелится, если она его не полюбит. Она уходит, и он бежит. Он хватает себя за голову. Он падает в обморок. Ах! Он стреляет в себя! и пр. и пр.