Сам

«Все началось гораздо раньше. Подумавший о выгоде без зазрения совести, был первым расщепителем духа. Ротшильдизация финансовой жизни Франции, пальмерстонизация хозяйственного аппарата монархической Англии — отсюда началась победа бездушного материализма над святостью идеализма. Доход попирает милосердие, расчет — альтруизм, разврат — платонизм».

«САМ, прости. Еще раньше началось. Иудой, который продал и предал Христа. За сделкой Иуды, кроме экономики, политика, преступление против Бога и народа».

«Да».

«САМ, САМ, а приговор Понтием Пилатом Иисуса Христа к распятию — преступление государства перед Духом…»

«Почему было сказано о ротшильдизации и пальмерстонизации? Финансы в их магнатском проявлении ежедневно находят Иуду, чтобы продал и предал Христа. Государство в лице законоисполнителя ежедневно приговаривает Христа к смерти и распинает».

«САМ, САМ, мрак… Но не везде же. Ведь существует три мира».

«Каких?»

«Олицетворяемых Индией, Россией, Америкой».

«Их больше. Но куда ты дел самый сущий — астральный? Только в астральном мире нет примата экономики и производных ее, в частности, эксплуатации и насилия над духом».

«САМ, САМ, не разделяю».

«Ты слушай. Черная победа экономики над духом — земное явление, временное. Дух неодолим. Он отходит в тень, терпеливо ждет пробуждения, затем — искупления и возрождения в духе».

«САМ, САМ, как найти согласие социализму, империализму и странам третьего мира?»

«Я удалился. Я устал».

«Почему ты устал? Почему не устают индийские боги?»

«Люди всегда стремятся переложить чувство ответственности на богов и властеосуществителей, вместо того чтобы бороться и мыслить самим. Сейчас эпоха ответственности народов. Работают и воюют они. Автократ бессилен, всевластие нейтрализуется, если народ самовитый. Ох, нет покоя».

«САМ, САМ, я ведь с бедами… Не выговаривай, пожалуйста. Ну, а сексрелигия и генофондизм действительно могут спасти человечество?»

«Сказано все».

«САМ, САМ, погоди. Хочу ТЕБЯ лицезреть».

53

Чем дольше Курнопай ждал, тем явственней чувствовал, как полнится безмолвием его сознание. И хотя он противился непрошеной идее, будто бы вел мысленный разговор с самим собой, пока мог отвечать, ему подумалось, что он застрял именно на том, чему не находил законченного ответа.

Однако обнадеживал Курнопая, что он беседовал не с самим собой, жар, которым был пронят весь его организм и особенно область сердца. Под влиянием этого жара он свесил голову в круг и посвечивал фонариком. Прорисовалась невесть откуда взявшаяся конструкция. Попробовал ее на ощупь. Холодок металла. Когда отводил руку, задел за что-то. Стеклянисто мерцая, в темную глубину размоталась лестница.

Спускался. Лестница потягивалась, облегала тело, заботясь о том, чтобы он не сорвался.

Едва спуск утомил Курнопая, его нога нашарила деревянную по звуку шороха вещь. Красно вспыхнули лампионы, прикрепленные к ножкам кресла. Он примостился в кресле, лампионы потухли. Установилась вопрошающая тишина. Метрах в ста от него, может, в километре, реяли вроде бы качели. На качелях, трудно уследимый в очертаниях, мерещилось, летел кто-то белый. Длиннобородый вроде, удлиненный в туловище старик, окутан тогой, тога так и никнет к нему, время от времени отпрянув, мучительно полощется, словно сюда неведомым подземельем пробиваются ветры океана.

Брунжание, схожее со шмелиным, возникло под сиденьем. Курнопай тревожно поворачивал голову, чувствуя, как чем-то прочным вблизи замыкает его тело. Тлеющий огонек, розово-фиолетовый, в цвет кусту весенней будлеи, появившийся перед ним, обнаружил голубой шар, в нутро которого его заключило.

Он не растерялся. Дышалось легко, да еще повеяло знойным запахом дрока, и ему невольно поблазнилась гора, отраженная в Огоме, где вихрились желтые зарева.

Качели продолжали реять, но отдаляясь, и не было на них длиннобородого старика в тоге, а пошатывался высокой спиралью змей. Стального отблеска три клювастых головы производили впечатление спаянных.

Цикадный треск близ локтя заставил Курнопая прислушаться. Вполне вероятно, включилась радиосвязь САМОГО. Как он был разочарован, как неистовствовал, ударяя кулаками по ручкам кресла, когда в капсулу начал выталкиваться хохоток Болт Бух Грея, согретый всепрощением. Что священный автократ не обратил внимания на Курнопаеву ярость, даже не отразилась в его подначке:

— Ну и что? Тебе открылись пружины существования, идеи, в корне изменяющие мир?

— Прочь! — крикнул Курнопай.