Сам

— Криво ты сказал. Моя Вера — умнейшее создание! В конечном счете Каска просит меня: отстрани-де Курнопу от чудовищной должности, она не по нем, посколь он бесхитростный. Незадолго, мол, до училища он с Лемурихой заработал на добыче морских гребешков уйму денег. Они возвернулись, он мне говорит: «Вырасту большой, на побережье подамся, ферму заведу, чтоб выращивать крабов». Я: «А Фэйхоа?» Она: «Фэйхоа за ним куда угодно переберется». Я: «Родная ты моя Вероника, есть в Самии четверо мужчин, кому я могу доверять: Курнопа-Курнопай, Чернозуб, Огомий — мужичок с ноготок, и я самолично. И есть единственная женщина, пусть это тебя не унизит, на кого я могу положиться в деле оккультных наук, — Фэйхоа. Так почему я должен спроваживать двух несравненных людей куда-то к чертям на океанский берег?» К слову, о постреленке Огомии. Моя несуразнейшая приязнь к тебе, поточней — пароноическая приязнь, передалась Огомию. Он стащил у меня лазерпистолет, дабы убрать Скуттерини, репортера и главного редактора «Вечерней газеты». Дворцовая охранка вовремя подловила Огомия. Сейчас поговаривают о болт-бух-греевской семейственности в державной сфере. Могу себе представить, что бы болтали, перестреляй Огомий сию триаду смельчаков. Что придется тебе сделать? Извинишься через газету перед Скуттерини. За себя и за отца.

Курнопай моментами задремывал, слушая Болт Бух Грея, потому еще сонный начал препираться с ним, взвился и пригрозил отставкой. Священный автократ одушевился: он пошутил. Вся шутка в том, что у большинства обретение более прочного положения отзывается шаткостью совести, даже мелкотравчатой трусостью, вот он решил проверить его на стойкость. Стойкий, слава САМОМУ и его преемнику Болт Бух Грею! Каким образом он, священный автократ, поступил? Велел «Вечерней газете» принести безличное извинение под соусом: купились на сенсационность снимка; из-за азарта, каковой уместен только при игре в карты и рулетку, не удосужились копнуть причину, по которой сексроботесса очутилась на шее чудесного иностранца Скуттерини. Следующее, что он сделает: издаст декрет о том, что державный ревизор, подобно священному автократу, его семья и дети, куда включаются и дети-генофондисты, отныне и навеки неподсудны, а также пользуются правом неприкосновенности со стороны печати и телевидения.

Опережая возражение Курнопая, Болт Бух Грей хмуро пробурчал:

— В условиях, когда на мое имя потоки телеграмм с требованием наказать зарвавшихся Курнопу-Курнопая и Чернозуба, в сих условиях непреложность пункта о неподсудности я сохранил бы в декрете, возрази мне на это даже великий САМ.

Курнопай еще не склонялся к уверенности, правда ли то, о чем упомянул священный автократ, а тот уж обольстился своей способностью к уговору:

— Ночь — пора согласия.

Безличное извинение в «Вечерней газете» появилось. Неделей позже воспоследовал не декрет — закон о неподсудности державного ревизора Курнопая, а также о его неприкосновенности со стороны печати и телевидения. Хотя не принимался закон о неподсудности и неприкосновенности священного автократа Болт Бух Грея, его семьи (родители, жена Кива Ава Чел, братья и сестры до третьего колена, племянницы и племянники тоже до третьего колена), его детей-генофондистов и матери-генофондистки Веры-Каски, в порядке исключения в «Законе о защите державного ревизора Курнопая» об этом говорилось как о давнем, несомненном, неотвратимом их праве. Рядом, на первой же полосе, был принят «Декрет о воскрешении маршала Данциг-Сикорского»: «Считать здравствующим, восстановленным во всех гражданских правах, в звании маршала вооруженных сил Самии господина Мориса Ахеменида Данциг-Сикорского; назначить вышепоименованного великого полководца главным советником по вопросам обороны и наступления при священном автократе Болт Бух Грее».

28

Дорогой в супермаркет к Курнопаю понаведалась Кива Ава Чел. Беременность ее теперь все-таки проявилась, несмотря на то, что она была одета в разлетайку, трубчатотесное платье, в крутые из-за каблука босоножки. И разлетайка, и юбка, и босоножки были из отбеленного полотна, на котором, вышитые шелком, как живые гляделись африканские зебры — агатовый рисунок на милой морде, лошади Пржевальского — гребнистая грива, жирафы с пеньками рыжих рожек и пятнами на шкуре, похожими на листья осенних кленов.

Время от времени Кива Ава Чел почему-то вспоминалась ему той, в автомобиле Болт Бух Грея, плотненькой девчонкой, воспринимавшей себя как женщину. Лиловым крепдешином, по самийским понятиям — материалом матрон, бусам кровавого янтаря, тоже ожерельем матрон, ей хотелось подчеркнуть свою женскость. В этом было откровенное намерение, а вот зауженность платья, из-за чего создавалась теснота для груди и впивался в подмышки шелк, обнаруживала раннюю плутовку: все в ней созрело, но, к сожалению, никуда не денешься от девчонистости.

Сейчас в Киве Аве Чел не было игры в созрелость, хотя и чувствовал Курнопай, как сильно она занозила сердце телевизионным кумиром.

Теперешняя Кива Ава Чел производила впечатление умиротворенной.