Сальватор. Том 2

– Вы здоровы, ваше сиятельство? – спросил Бордье, глядя на искаженное лицо хозяина.

– Нет, Бордье. Вы, конечно, знаете, что произошло сегодня ночью, и не должны удивляться, что после такой встряски я чувствую себя не совсем в своей тарелке.

– Я действительно только что узнал, к своему удивлению и огромному сожалению, о смерти госпожи де Ламот-Гудан.

– Об этом я и хотел с вами поговорить, Бордье. По причинам, которые вам знать не обязательно, я завтра сражаюсь на дуэли.

– Вы, ваше сиятельство?! – ужаснулся секретарь.

– Ну да, я! И пугаться тут нечего. Вы меня знаете, и вам известно, умею ли я за себя постоять… А потому я хочу поговорить с вами не о дуэли, а о последствиях, которые она может иметь. Некоторые наблюдения дают мне право предположить ловушку. Мне нужны ваши помощь и участие, дабы в нее не угодить.

– Говорите, ваше сиятельство; вы знаете, что моя жизнь принадлежит вам.

– Я никогда в этом не сомневался, Бордье Однако прежде всего, – он взял со стола лист бумаги, – вот ваше назначение префектом. Я получил его нынче вечером.

Будущий префект просиял, его глаза заблестели от счастья.

– Ах, господин граф, – пролепетал он, – я так вам благодарен! Чем я могу отплатить за вашу доброту?..

– А вот чем. Вы знаете господина Петруса Эрбеля?

– Да, ваше сиятельство.

– Мне нужен верный человек, чтобы передать ему письмо, и я рассчитываю на вас.

– И это все, ваше сиятельство? – не поверил Бордье.

– Погодите. Нет ли у вас двух надежных людей, на которых вы можете положиться?

– Как на самого себя, ваше сиятельство! Один мечтает купить табачную лавку, другой – почту.

– Хорошо. Прикажите одному из них расположиться на бульваре Инвалидов и не двигаться до тех пор, пока из ворот особняка не выйдет Нанон, кормилица графини. Этот человек должен следовать за ней на некотором расстоянии Если он увидит, что она направляется на улицу Нотр-Дамде-Шан, где живет господин Петрус, пусть зайдет ей спереди и скажет: «Приказываю от имени господина Ранта отдать мне письмо, иначе я вас арестую» Нанон предана графине, но она старая женщина и еще в большей степени пуглива, нежели предана.

– Все будет исполнено, как вы пожелаете, ваше сиятельство, тем более что оба моих подчиненных очень суровы на вид.

– Что касается второго вашего человека – тот же приказ.

Только ждать он будет не на бульваре, а со стороны улицы Плюме, против выхода из особняка. Там он дождется кормилицу, пойдет за ней и отнимет письмо.

– Когда они должны приступить к своим обязанностям, ваше сиятельство?

– Немедленно, Бордье: нельзя терять ни минуты.

– Положитесь на меня, ваше сиятельство, – проговорил Бордье, развернулся и направился к двери.

– Минуту, Бордье! – остановил его граф Рапт. – Вы забыли о главном.

Он вынул из кармана письмо, написанное Региной Петру су, и передал его секретарю со словами:

– Нет нужды будить господина Петруса Эрбеля. Передайте письмо лакею и попросите вручить хозяину как можно раньше.

Как только вернетесь, зайдите ко мне с отчетом Бордье удалился, разместил своих людей в засаде, закутался до подбородка в широкий плащ и отправился на улицу НотрДам-де-Шан.

Пока Бордье торопился к дому Петруса, другой человек шел неспешным, размеренным шагом, как и подобает государственному служащему – мы имеем в виду почтальона, – в особняк Раптов и между двумя другими посланиями нес письмо Петруса, адресованное Регине.

Хотя граф Рапт всю ночь строил всевозможные комбинации и думал, что все предусмотрел, он не учел самого простого – почтальона Проснувшись, княжна среди прочих писем получила из рук Нанон, как обычно, письмо от Петруса Вот что в нем говорилось:

«Начинаю свое письмо с того же, чем закончу, моя Регина я Вас люблю Но, увы! Пишу к Вам не для того, чтобы говорить о любви. Должен Вам сообщить ужасную, страшную, жестокую, невыносимую новость, не имеющую себе равных, от которой сердце Ваше обольется кровью, если оно сделано из того же теста, что и мое мы не увидимся целых три дня!

Знаете ли Вы в каком-либо языке слово, которое бы звучало еще страшнее не видеться! Однако я вынужден его написать, а Вы, любимая, – услышать его.

И больше всего меня огорчает во всей этой невесе юй истории то, что я даже не имею права возненавидеть или проклясть того, кто послужил причиной нашей разлуки.

Произошло следующее вчера в полдень у моей двери остановилась карета Я выглядываю в окно мастерской, смутно надеясь (не знаю уж почему, ведь мне было известно, что Вы у постели больной матери), что это Вы, дорогая княжна, воспользовавшись солнечной погодой, приехали навестить печального влюбленного.

Но вообразите мое отчаяние, когда я увидел, как вместо Вас из кареты вышел камердинер моего дядюшки Бледный, испуганный, он объявил мне о втором, и очень тяжелом, приступе подагры, только что поразившем моего несчастного дядю «Ах, едемте немедленно, – сказал он мне, – генерал очень плох».

Схватить редингот, шляпу, прыгнуть в карету оказалось минутным делом, как Вы понимаете, Регина.

Я застал несчастного старика в плачевном состоянии он бился в кровати, будто эпилептик, и рычал, как дикий зверь.