Сальватор

- Ну, я имею в виду эту историю с завещанием, о которой начинают поговаривать в свете.

- Вот видишь! Вот видишь! Да, это правда Да, когда этот человек захочет, я буду беднее новорожденного, потому что у того хоть есть мать с отцом, а у меня больше нет никого.

- Значит, есть другой наследник?

- Да, Камилл, да. Я о нем совсем забыла Есть настоящий наследник. Мой брат хотел продать, хотел... Безумец! Строил планы, но не торопился их осуществить. Зато смерть поторопилась.

- А зовут этого наследника?..

- Для нас - Конрад де Вальженез, и мы считали его мертвым; для других Сальватор.

- Сальватор! Таинственный комиссионер? Тот странный человек?! вскричал американец. - В таком случае все в порядке, Сюзанна, - успокоил девушку Камилл. - Этот человек вторгся и в мою жизнь; он запустил лапу и в мое счастье. Мне тоже надобно свести счеты с этим Конрадом де Вальженезом.

- Что ты намерен делать? - спросила Сюзанна, задрожав от страха и надежды.

- Я убью его, - решительно промолвил креолец.

XV

Глава, в которой солнце Камилла начинает бледнеть

Вы, конечно, помните, дорогие читатели - а если не помните, я освежу вашу память - молодую прекрасную креолку из Гаваны, представленную вашему вниманию всего на минуту, что верно, то верно, как г-жа де Розан; она появилась в гостиной у г-жи де Маранд в тот вечер, когда Кармелита пела романс об иве.

Она произвела, повторяем, на всех гостей приятное впечатление.

Появившись в свете под покровительством г-жи де Маранд, одной из наиболее влиятельных светских дам, прекрасная креолка за несколько дней превратилась в самую модную даму, и все наперебой старались зазвать ее к себе в гости.

Смуглая как ночь, румяная как заря, с огненным взглядом и сладострастными губами, г-жа де Розан привлекала к себе внимание не только мужчин, но и женщин. Стоя посреди чьейнибудь гостиной, она напоминала планету в окружении звезд.

За ней числились тысячи побед и ни одного поражения, и это было справедливо. Живая, горячая, страстная, против собственной воли вызывающая, кокетливая, но не более того! Если она позволяла мужчинам как выражался Камилл, скорее витиевато, чем со вкусом, - собой полюбоваться, то дальше комплиментов дело не заходило. Секрет ее добродетели заключался в ее любви к Камиллу. Да позволят нам читатели между прочим заметить, раз уж для этого представился удобный случай, что в этом заключается секрет всех женских добродетелей: влюбленное сердце добродетельное сердце.

Вот и с г-жой де Розан происходило то же. Она была влюблена в собственного мужа, более того - обожала его. Обожание это было неуместно мы готовы это признать, - особенно если вспомнить, о чем говорилось в предыдущей главе, но еще понятнее это будет тем, кто не забыл, какой привлекательной наружностью наделила Камилла природа.

На протяжении нашего рассказа Камилл, молодой, смазливый, скорее капризный чем изысканный, скорее забавный, нежели умный, получивший в Париже определенный лоск, хотя и был легкомысленным, фривольным, веселым до безумия, должен был нравиться всем женщинам, но в особенности страстной креолке, жадной до удовольствий и с нетерпением ожидавшей этих удовольствий.

Победы г-жи де Розан были, таким образом, искусственными. Всю славу их она, верная жена, приносила как жертвы к ногам своего мужа, однако скоро читатели узнают, почему любящая и торжествующая креолка была, несмотря на свой головокружительный успех, необычайно печальна, так что даже некоторые решили, что она находится во власти какой-нибудь болезни тела или души. Не в одной гостиной обратили внимание на бледность ее щек и тени, залегшие вокруг глаз. Завистливая вдова уверяла, что креолка больна чахоткой; отвергнутый воздыхатель заявлял, что у нее появился любовник; другой, более милостивый, решил, что ее бьет муж; доктор-материалист подозревал или, вернее, жалел, что она слишком строго соблюдает супружеский долг; словом, все что-нибудь говорили, но истинной причины так никто и не угадал.

А теперь, если читателю угодно проследовать с нами в спальню красавицы, он узнает, если сам до сих пор не догадался, тайну этой печали, начинавшей беспокоить весь Париж.

Вечером того дня, когда состоялись похороны г-на Лоредана де Вальженеза, то есть сутки спустя после сцены, описанной нами в предыдущей главе, г-жа де Розан, сидя в глубоком кресле розового бархата, предавалась необычному занятию, весьма неожиданному для хорошенькой женщины, находящейся в спальне в час ночи, когда любая женщина таких лет и внешности, как красавица Долорес, должна лежать в постели, мечтать и говорить о любви.

Сидя у китайского лакированного столика, она заряжала пару изящных пистолетов с рукоятками черного дерева, стволами с золотой насечкой, странно смотревшихся в ее прелестных, словно точеных, ручках.

Зарядив пистолеты с аккуратностью и точностью, которые бы сделали честь начальнику стрельбища, г-жа де Розан внимательно осмотрела курки, проверила одну за другой собачки, потом отложила пистолеты вправо и взялась левой рукой за небольшой кинжал.