Сальватор

Итак, мы упомянули, что Лоредан разговаривал с г-жой де Маранд; Жан Робер наблюдал за ними, облокотившись о мраморную доску камина; Петрус беседовал с Региной, провожая улыбкой каждую фиалку, падавшую из рук его богини; генерал граф Эрбель в уголке софы старательно переваривал ужин; наконец, танцор записывал порядок танцев, чтобы вовремя устремиться к нужной партнерше как только оркестр, которому предстояло зазвучать не раньше полуночи, наполнит благоуханную атмосферу гостиных призывными звуками очередной кадрили.

Для большей точности прибавим, что картина, которую мы попытались изобразить, была очень изменчива. Каждую минуту лакей докладывал о прибывавших гостях. Новое лицо входило, и, если это была дама, г-жа де Маранд шла ей навстречу: в зависимости от того, насколько близкие отношения их связывали, хозяйка дома встречала гостью поцелуем или ограничивались рукопожатием; если входивший оказывался мужчиной, она кивала ему, сопровождая свой жест очаровательной улыбкой или даже несколькими словами. Затем она указывала на свободное место даме, на оранжерею — мужчине, предоставляя вновь прибывшим полную свободу: они могли полюбоваться батальными полотнами Ораса Верне, морскими пейзажами Гюдена, акварелями Декана или же, если это им больше было по душе, завязать с кем-нибудь из гостей разговор, а то и внести свою лепту в общую беседу, какая всегда оживляет любую гостиную и в которой охотно участвуют те, кто не умеет вести разговор вдвоем или — что тоже по-своему трудно! — не умеет молчать.

Человек наблюдательный мог бы заметить: несмотря на то что хозяйка дома постоянно переходила с места на место, встречая прибывших гостей, г-н Лоредан де Вальженез умудрялся снова оказаться с ней рядом, едва она успевала кому-то из них кивнуть, кому-то пожать руку, а кого-то поцеловать.

От внимания г-жи де Маранд не ускользнула настойчивость г-на Лоредана де Вальженеза, и она стала избегать графа: то ли это пришлось ей не по душе, то ли она опасалась, что это будет замечено кем-нибудь еще.

Сначала она подошла и села рядом с Региной, прервав на время воркование молодых людей (очень скоро она попеняла на себя за это проявление эгоизма). Потом она нашла убежище под крылышком у старого вольтерьянца, которого мы наблюдали, когда он так строго следил за датами в разговоре с маркизой де Латурнель.

На сей раз г-жа де Маранд вознамерилась во что бы то ни стало вырвать у старого графа тайну, заставлявшую время от времени хмуриться его лицо, обычно улыбающееся, вернее, насмешливое.

Объяснялась ли печаль старого графа душевным расстройством или — а для графа Эрбеля это было не менее серьезно! — расстройством желудка, он, казалось, меньше всего на свете собирался поверять г-же де Маранд свою тайну.

Несколько слов из их разговора достигли слуха Петруса и Регины, заставив влюбленных спуститься с небес на грешную землю.

Они обменялись взглядом.

Регина будто хотела сказать:

«Мы забыли об осторожности, Петрус! Вот уже полчаса как мы разговариваем, не замечая никого вокруг, словно находимся в оранжерее на бульваре Инвалидов».

«Да, — отвечал ей Петрус, — мы очень неосторожны, это верно, зато так счастливы, Регина!»

После чего влюбленные шевельнули губами, посылая друг другу поцелуй, идущий от самого сердца. Петрус сделал вид, что заинтересовался разговором дяди с г-жой де Маранд, и подошел к ним с беззаботной улыбкой на устах.

— Дядюшка! — заговорил он с видом избалованного ребенка, которому разрешено говорить все, что ему заблагорассудится, — предупреждаю, что, если вы не откроете госпоже де Маранд, дважды оказавшей вам честь своими расспросами, причину вашей озабоченности, клянусь нашим предком Жосленом Вторым, по прозвищу Жослен Галантный, удостоившимся его за полтора столетия до того, как была открыта галантность, — клянусь этим предком, павшим смертью храбрых на поле любовной чести, клянусь, дядюшка, что выдам вас нашей хозяйке: я расскажу ей об истинной причине ваших огорчений, как бы вы ни старались ее скрыть!

— Расскажи, мой мальчик! — промолвил генерал с печалью в голосе, и это обстоятельство заставило Петруса усомниться в том, что его дядя озабочен только одним — хорошим пищеварением. — Расскажи, Петрус! Но прежде — уж поверь старику! — сочти про себя до десяти, чтобы не ошибиться.

— Этого я не боюсь, дядюшка! — заявил Петрус.

— Говорите же скорее, господин Петрус! Я умираю от беспокойства, — вмешалась г-жа де Маранд; похоже, она тоже сосчитала про себя до десяти, прежде чем решиться на разговор о том, что на самом деле заставило ее обратиться к графу Эрбелю.

— Умираете от беспокойства, сударыня? — переспросил старый генерал. — Вот уж это точно выше моего понимания! Неужели я буду удостоен счастья услышать от вас просьбу? Не боитесь ли вы, часом, что мое дурное расположение духа повлияет на мой ответ?

— О мудрый философ! — воскликнула г-жа де Маранд. — Кто научил вас разгадывать тайны человеческого сердца?

— Дайте мне вашу прекрасную ручку, сударыня.

Лидия протянула старому генералу руку, любезно сняв перед тем перчатку.