Сальватор

— Да, — повторил генерал, — все было кончено. Наш музыкант стал пренебрегать уроками: как мог он давать уроки по десять франков, если он удостоился внимания графини, маркизы, принцессы — не знаю, какой у нее был титул? Он остыл к этюдам, темам, вариациям для фортепьяно; он больше не смел давать концерты; он ждал, когда ему закажут музыку к поэме, поговаривал о будущем прослушивании в Опере, а заказа все не поступало. Издатели стояли в очереди у его двери, он подписывал с ними договоры при условии, что они выплатят ему аванс. Его считали порядочным человеком, который всегда держит слово, и сделали все так, как он хотел; он влез в долги. Разве не следовало ему теперь жить на широкую ногу как любовнику светской дамы, то есть завести лошадей, двухместную карету, ливрейных лакеев, ковры на лестницах? Она, естественно, ни о чем не догадывалась: у нее-то было двести тысяч ливров ренты, и что казалось бедному музыканту разорительной роскошью, ей представлялось лишь средним уровнем. Экипаж, пара лошадей… Она их просто не замечала: у кого нет экипажа и пары лошадей?.. А он тем временем исчерпал все свои запасы, после чего обратился к отцу. Не знаю, как отец извернулся, чтобы ему помочь. Конечно, он не дал ему денег: их у него не было, но, может быть, он дал ему свою подпись. Подпись честного человека, у которого нет ни единого су долгов, — под это можно получить деньги, с большими процентами, разумеется, но можно. Однако в день выплаты по векселям отец, как бы ни хотел он это сделать, не сможет расплатиться. И вот однажды, вернувшись с прогулки, наш молодой человек получит на серебряном подносе от своего ливрейного лакея письмо, в котором ему сообщат, что его отец находится на улице Кле, а оттуда, как ты, Петрус, знаешь, раньше чем через пять лет не выходят.

— Дядя! Дядя! — вскричал Петрус.

— В чем дело? — спросил генерал.

— Пощадите, прошу вас!

— Пощадить? A-а, мой милый, так вы поняли, что я рассказываю вашу историю или почти вашу?

— Дядюшка, — проговорил Петрус, — вы правы, я безумец, гордец, глупец!

— А по-моему, — так еще того хуже, Петрус! — возразил генерал строго и вместе с тем печально. — Ваш отец имел раньше состояние, добытое ценою крови, и оно позволило бы вам жить как благородному человеку, если такая жизнь в эпоху, когда труд является святой обязанностью каждого гражданина, не была бы синонимом праздности, а значит, и позора.

Ваш отец, тридцать лет скитавшийся по морям, из кожи вон лез, чтобы вы ребенком ни в чем не нуждались, и, после того как грянула буря, вы вообразили, что с ней легко будет справиться; вообразили, что так будет всегда, что вы еще не вышли из детского возраста, когда играли английскими гинеями и испанскими дублонами, а не подумали, что это подло — даже если он предложил вам сам, — принимать от старика то, что, смилостивившись, оставил ему случай, и все это только ради того, чтобы потешить ваше безумное тщеславие!

— Дядя! Дядюшка! Смилуйтесь! Довольно!

— Да, пожалуй, с тебя хватит. Я только что видел, как ты покраснел от стыда за совершенную тобой ошибку, скрытую под именем другого человека. Да, я избавлю тебя от упреков, потому что надеюсь: если еще не поздно, ты отступишь при виде пропасти, в которую ты едва не скатился сам и не увлек за собой моего несчастного брата.

— Дядя! — воскликнул Петрус и протянул генералу руку. — Я вам обещаю…

— О! Я так просто не возвращаю свое расположение тому, кого однажды лишил его. Ты обещаешь — прекрасно, Петрус. Но вот когда ты придешь и скажешь мне: «Я сдержал свое обещание» — только тогда и я тебе отвечу: «Браво, мой мальчик! Ты действительно порядочный человек».

И чтобы несколько смягчить свой отказ, генерал занял свои руки: одной взялся за табакерку, другой зачерпнул табак и отправил его по назначению.

Петрус то бледнел, то краснел и наконец уронил руку, которую протягивал генералу.

В эту минуту с лестницы донеслись шаги и голоса.

— Говорю вам, сударь, что я получил от хозяина строгий приказ, — говорил лакей.

— Какой еще приказ, дурак?

— Впускать гостей только после того, как будет передана карточка.

— Кому?

— Господину барону.

— Кого ты называешь господином бароном?

— Господина барона де Куртене.

— Да разве я иду к барону де Куртене? Мне нужен господин Пьер Эрбель.

— В таком случае, сударь, я вас не пущу.

— Как это не пустишь?

— А вот так: не пущу!

— Мне?! Преграждать путь?! Ну, погоди!

Похоже, ждать лакею пришлось недолго: почти тотчас дядя и племянник услышали странный звук, словно что-то тяжелое рухнуло со второго этажа на первый.

— Что, черт побери, творится у тебя на лестнице, Петрус? — спросил генерал.

— Не знаю, дядя. Насколько я могу судить, мой лакей с кем-то спорит.

— Уж не кредитор ли выбрал удобный момент, чтобы явиться к тебе, пока здесь я? — заметил генерал.

— Дядюшка! — остановил его Петрус.

— Ну посмотри, что там.

Петрус сделал несколько шагов к двери.

Но не успел он до нее дойти, как дверь с грохотом распахнулась и в мастерскую бомбой влетел разгневанный господин.

— Отец! — вскрикнул Петрус и бросился ему в объятия.