Сальватор

Скажем теперь, кто же были эти трое или четверо людей, которых Жан Торо обнаружил за баррикадой, что они там делали и о чем спорили.

Они спорили о личности Жана Торо.

– Это он, – сказал человек с длинным и бледным лицом.

– Кто это – он? – спросил другой с ярко выраженным провансальским акцентом.

– Плотник.

– Ну и что? В Париже шесть тысяч плотников.

– Да тот самый Жан Торо!

– Ты так считаешь?

– Уверен.

– Гм!

– Никаких гм!

– Ладно, – произнес третий. – В этом можно убедиться очень простым способом.

– Но таких способов много. Какой из них ты имеешь в виду?

– Я говорю о самом простом. Он и самый лучший.

– Тогда скажи нам, да поскорее, а то этот негодяй от нас скроется.

– Дело вот в чем, – продолжил тот, кто говорил уже своим сильным южным акцентом. – Как ты поступаешь, «Длинный Овес», когда хочешь узнать время?

– Когда ты прекратишь называть людей по имени!

– Ты, выходит, представляешь, что твое имя широко известно?

– Нет. Но это неважно! Итак, ты спросил, что я делаю, когда хочу узнать, который час?

– Да.

– Я спрашиваю об этом у дураков, которые носят часы.

– Так вот, для того, чтобы выяснить личность кого-нибудь, достаточно только…

– Спросить его самого…

– Ну и сообразительный ты парень! Ты только что придумал самый верный способ ничего не узнать.

– И что же предлагаешь ты?

– Не надо спрашивать у человека, как его зовут. Надо его как-нибудь назвать.

– Не понял.

– Потому что ты, друг мой, не Христофор Колумб. А я им являюсь. Представь, что я вижу тебя в толпе. Мне кажется, что я тебя знаю, но я в этом не совсем уверен.

– И что же ты делаешь?

– Я аккуратно приближаюсь к тебе, вежливо снимаю шляпу и говорю самым нежным голосом: «Здравствуйте, дорогой мсье „Длинный Овес”».

– Правильно. Но тут я тебе отвечаю так же ласково: «Дорогой мсье, вы ошиблись. Меня зовут Бонавентюр или Хризостом». Что ты на это скажешь?

– Ошибаешься, милый друг, ты так не ответишь, если, конечно, у тебя не слишком много ума – говорю это не для того, чтобы тебя оскорбить, а для того, чтобы предвидеть такую ситуацию. Напротив, услышав, что тебя зовут по имени, когда ты не хочешь, чтобы тебя узнали, ты непроизвольно сделаешь какое-нибудь движение. После этого на лице твоем так или иначе появится удивление. Может быть, ты даже вздрогнешь, «Длинный Овес», поскольку ты очень нервный человек. А теперь заметь, душа моя, что присутствующий здесь великан, столь же впечатлительный, как колосс Родосский или колосс какого-нибудь другого города. Поэтому тебе достаточно только подойти к нему и сказать своим медоточивым голосом: «Здравствуйте, дорогой мсье Жан Торо».

– Но, – возразил на это «Длинный Овес», – может случиться так, что наш плотник ответит мне так грубо, что мне станет нехорошо.

– Короче говоря, ты опасаешься, как бы он не врезал тебе кулаком?

– Можешь назвать это страхом или опасением, мне все равно, но…

– Но ты боишься.

– Признаться, да.

Три наших знакомца достигли самого интересного места в своем разговоре, когда к ним присоединился четвертый человек, столь же высокого роста, как и «Длинный Овес», но втрое толще его. Он обратился к спорщикам с таким вопросом:

– Могу ли я принять участие в вашей беседе, дорогие друзья?

– Жибасье! – хором воскликнули трое агентов полиции.

– Тсс! – сказал Жибасье. – Так о чем мы спорим?

– Мы говорим о твоем злоключении на бульваре Инвалидов, – сказал Карманьоль. – О человеке, который сжал твое горло так сильно, что ты смог почувствовать то же самое, что чувствует, – так, во всяком случае, говорят, – человек, когда его вешают.

– О, этот негодяй! – сказал Жибасье, скрипнув зубами. – Если я его когда-нибудь увижу…

– Э! – сказал Карманьоль. – Да ведь мы его уже нашли!

– Что? Нашли?

– Погляди, – продолжил Карманьоль, указав Жибасье на человека, который пять минут являлся предметом их спора. – Не он ли это?

– Точно, он! – вскричал бывший каторжник. – Клянусь святым Жибасье, вы сейчас увидите, как я с ним разделаюсь!

И, выхватив пистолет, он ринулся на Жана Торо.

Карманьоль, увидев, что Жибасье бросился к Жану Торо, двинулся по его следам, сделав «Длинному Овсу» знак последовать его примеру.

А «Длинный Овес» предложил последовать за ним и четвертому из приятелей.

Жан Торо только что поднял тележку за ручки и теперь нес ее на вытянутых руках к баррикаде. И тут увидел, что к нему бежит Жибасье, а за ним трое его приятелей.

Каторжник направил на плотника пистолет и нажал на курок.

Раздался выстрел. Но пуля попала в среднюю доску тележки. Тележка всей тяжестью рухнула на голову Жибасье и опрокинула его на землю. Голова его пробила доску, а на плечи на уровне горла навалилась вся тяжесть тележки. Он словно попал в силок. Тяжесть, с которой тележка давила ему на грудь и сдавливала горло, была неимоверной. Даже вес аэролита с бульвара Инвалидов теперь казался ему пушинкой.

Это зрелище привело в ужас «Длинного Овса», напугало Карманьоля и ужаснуло третьего полицейского.

И все трое со всех ног помчались прочь, предоставив Жибасье его участи.