Сальватор

– Я вынужден с сожалением сказать вам, дядя, что вы полностью ошибаетесь.

– Значит, все плохо?

– Нет, дядя. Но я прошу вас поверить мне, что я слишком горд, чтобы быть обязанным всей этой роскошью, с которой вы соизволили меня поздравить, кому-то, кроме себя самого.

– А, черт возьми! Понимаю: тебе заказали картину и заплатили вперед?

– Нет, дядя.

– Тебе поручили расписать ротонду церкви Мадлен?

– Нет, дядя.

– Тебя назначили придворным живописцем Его Величества Российского Императора с жалованьем в десять тысяч рублей?

– Нет, дядя.

– Значит, ты залез в долги?

Петрюс покраснел.

– Ты выдал векселя седельщику, каретнику, мебельщику. А поскольку ты выдавал им векселя на имя барона Эрбеля де Куртенэ и известен, как мой племянник, тебе дали все в кредит.

Петрюс опустил голову.

– Но знай, – продолжал граф, – и запомни хорошенько: когда все эти люди явятся ко мне с векселями, я им скажу: «Барон Эрбель? Я такого не знаю!»

– Дядя, будьте спокойны, – сказал Петрюс. – Они никогда к вам не явятся.

– А к кому же они придут?

– Ко мне.

– И когда придут, ты сможешь с ними расплатиться?

– Смогу.

– Сможешь, проводя половину дня в лесу для того, чтобы встретиться там с графиней Рапт, каждый вечер находясь в «Опере» или в театре «Буффонады» для того, чтобы поклониться там графине Рапт, а каждую ночь проводя на балах для того, чтобы пожать ручку графини Рапт?

– Дядя!

– Ну да, правду выслушивать не очень приятно, не так ли? Но ты должен ее выслушать.

– Дядя, – с гордостью сказал Петрюс. – Поскольку я вас ни о чем не прошу…

– Черт возьми! Меня больше всего и беспокоит то, что ты ничего не просишь. Ведь поскольку ты не просишь ничего ни у своей любовницы, ни у меня, а сам тратишь по тридцать – сорок тысяч в год, это означает, что ты клянчишь деньги у своего отца-пирата.

– Да. И должен вам сказать, дорогой дядюшка, что мой отец-пират не только не отказывает мне в том, что я у него прошу, но и обходится без нравоучений.

– И ты предлагаешь мне последовать его примеру? Ладно, я постараюсь быть не противнее его. Но я должен прежде всего сказать тебе, почему я был в плохом настроении, когда вошел сюда, и почему вначале я говорил с тобой несколько резко.

– Я не требую от вас никаких объяснений.

– Но объясниться я должен. Поскольку ты прав: коль ты ни о чем меня не просишь…

– Кроме вашей дружбы, дядя.

– Так вот, для того, чтобы мы остались друзьями, я тем более должен объяснить вам причины моего дурного настроения.

– Слушаю вас, дядя.

– Знаешь ли ты?.. Да вообще-то тебе и знать ни к чему… Я сейчас расскажу тебе одну историю. Назовем ее героя ***. Послушай и пойми причину моего плохого настроения. Некий рабочий тридцать лет тому назад пришел пешком из Лиона в Париж, без гроша в кармане, без чулок и без рубахи. Проживя в нищете и терпении целых пять лет, он стал начальником полиции с жалованьем в три тысячи франков. Он богат, не так ли? Человек, который пришел в Париж без ботинок, а теперь имеет три тысячи ливров ренты – богатый человек. Ибо тот человек богат, который благодаря работе свободен от страстей, от потребностей, от капризов своего темперамента или своего воображения. Но только после двух лет его пребывания в Париже жена подарила ему сына, а затем она умерла.

«Что же я должен сделать из сына?» – задумался отец, когда ребенку исполнилось пятнадцать лет.

Само собой разумеется, что ему и на секунду в голову не пришла мысль сделать ребенка тем, чем он был сам. А именно рабочим. Кроме того, вы знаете, что меня в высоких кругах обвиняют в том, что я якобинец, и должен признаться, что эта отцовская гордость, которая стремится вырастить сына так, чтобы он добился большего, чем отец, была одной из идей революции 1789 года и что, если бы революция только такими идеями и ограничилась, я не стал бы на нее сердиться… Итак, этот отец сказал сам себе:

«Я всю жизнь проливал пот и кровь, я страдал, как самый последний бедняк. И не следует, чтобы мой сын страдал, как я. Из трех тысяч франков моего жалованья я выделю половину на его обучение. Затем, когда он закончит учебу, он станет тем, кем захочет: адвокатом, врачом, художником. Какая разница, кем он станет, лишь бы стал кем-нибудь».

И он устроил молодого человека в один из самых лучших пансионов Парижа. Отец жил на оставшиеся полторы тысячи в год… Нет, на тысячу! Потому что, сам понимаешь, надо было давать сыну еще пятьсот франков на карманные расходы… Ты слушаешь меня, Петрюс?

– Очень внимательно, дорогой дядюшка, хотя и не понимаю, куда вы клоните.

– Сейчас узнаешь. Но прошу тебя внимательно следить за моим рассказом.

Граф достал из кармана табакерку, а Петрюс приготовился не потерять ни единого слова из того, что собрался сказать ему дядя, как до этого он не упустил ни слова из предыдущего рассказа.

Глава LVI В которой доказывается, что между продавцами нот и продавцами картин гораздо больше общего, чем это принято считать