Салават Юлаев

- Госу-да-аря! - удивленно шептали вокруг. - Да чья же злодейская рука поднялася?! Ведь государь только крикнул бы слово...

- Вот то-то, что крикнуть никак не поспел!.. Тихомолком в темницу его, а супругу его на престол... Ты, мол, матушка государыня, правь народом, а мужьев мы тебе сколько хошь непохуже сыщем! Сдалася!.. - Старик снизил голос до шепота, оглянулся. - Хотели бояре царя погубить, да спас от напасти служивый - солдатик стоял в карауле при ём, при самом-то... Платьем с ним обменялся - спустил... И ушел Петра Федорыч, государь всероссийский, дай бог ему здравья, и ходит поныне и бродит... Видал человека я одного - говорит, повстречался с ним в Киевской лавре, государь-то, мол, богу молится. Припал головушкой в ножки святому угоднику, плачет, а голову поднял - и тот человек, мой знакомец, его и признал: лик-то царский сияет! И знакомец мой тоже рядом припал на колени да тайно спрошает: когда же, мол, в силе и славе к народу придешь, государь? А тот ему тихо: мол, час не приспел, как приспеет - тогда объявлюсь, злодеев моих покоряти под нози, а ты, говорит, иди по земле разглашай, чтобы ждали...

- Ить ждать-то невмочь! - вздыхали вокруг. - Никому ведь житья не стало. Кто живет во добре? Крестьянам - беда, работному люду - хоть в петлю, солдатам - собачье житье... Бывало в бурлацтве приволье, а ныне гулящих хватают - в колодки да в цепи куют, да сдают в рудокопы...

- А встанет народ, не стерпит! На Волге в пещерке Степан Тимофеич-то{106} тоже ждет часу. Ить голову на Москве-то срубили тогда не ему. Он в Москву-реку в воду мырнул, а вышел на Волге да скрылся в пещерке...

- Каб вместе-то с государем приспел на великое дело!..

- Не токмо что на бояр - и на заводчиков, и на больших купцов, на приказчиков-управителей вроде нашего немца - на всех народ сыщет управу!

- Немцу нашему несдобровать! Кто народу обидчик, с тех спросится крепко, - негромко, но оживленно заговорили вокруг костра.

- А сколь, братцы, немцев в России над русским народом лютует помыслить-то только!

- Да им что русак, что татар, что башкирец - одна цена. Как намедни-то он старшину. Я мыслил, башкирцы его на куски раздерут, - ан стерпели!

- И стерпишь! Ведь тут - либо ныне стерпи, либо завтра натерпишься путце!

- Братцы, каша поспела! - позвал кашевар.

У других костров также недолгий свой отдых рабочие проводили за беседой: там кто-то рассказывал бабкину сказку про Кривду и Правду, там спорили о волшебных счастливых травах...

Возле палатки немца стояли несколько человек, провинившихся за последний рабочий день, - немец собрался чинить им допрос и расправу. Все знали, что кончится дело плетьми. К побоям привыкли, и неминучие плети были уже не страшны. Хотелось только, чтоб немец "не вытягивал душу" проклятой и нудной отчиткой, от которой сосало под ложечкой и мутило тошнотой.

- Косяин заботился на тебе, а ты ворофаль! Уф, какой стидны позор на рабочий люди! Господь бог указаль трудиться на пот лица, а ти нехороши лентяйка! Дурной шеловек, нишего не стоиль такой шеловек. Пфуй, такой шеловек! Хлеб кушать хочешь, работа делать не хочешь... За такой шеловек мне ошень печаль, и косяин печаль, и сам господь бог печаль за такой шеловек!.. Теперь тебя плети лупить отдам, как скотин. Разум нет - плети лупить!.. Шеловек долшон все разуметь без плеть... - подражая немцу, отчитывал прочих провинившихся товарищей один из бывалых рабочих, пока немец ужинал у себя в палатке, откуда сквозь слюдяное оконце сочился бледный мерцающий отсвет свечи.

Несмотря на свое невеселое ожидание, остальные, слушая зубоскала, не могли удержать усмешки.

Меркли последние краски зари в облаках, с реки поднялась пока еще чуть заметная дымка тумана, вечерний прохладный ветер повеял запахом осени... У одного из костров занялась протяжная волжская песня.

Над огнями рабочего стана проплыла тяжело и бесшумно большая сова.

И вдруг по всему лагерю раздался в воздухе какой-то необычный свист, в двух-трех местах послышались крики боли, свист повторился, и тут только поняли все, что на стан их сыплются стрелы. Одна из стрел угодила в палатку немца. Плотинный мастер выскочил из палатки, а в лагере уже начался переполох, потому что целая туча стрел пролетела над станом, а вслед за тем от нежилой башкирской деревни послышались крики и визг скакавших в набег башкир...

И рабочие, и плотинный мастер не раз слыхали о том, как башкиры дрались за свои земли. Расширенным в страхе глазам строителей вместо трех десятков юнцов представилась тысячная орда повстанцев, скачущая в мстительный, кровавый набег, и, бросив свой стан, строители пустились бежать вдоль берега... Стрелы свистали вдогонку, они почти не приносили вреда, но раз поддавшуюся страху толпу было не успокоить, не образумить... Да и кому образумить? Плотинный мастер был сам не воин, а у строителей не было желания сражаться с грозною силой невидимого во мраке врага.

В неистовой ярости, опьяненные легкой победой, напали юнцы на лагерь, брошенный русскими.