Салават Юлаев

— Ты верблюд! — гневно сказал Салават. — Я не убиваю тех, кто может быть полезным народу. И куда бы я ни ушёл в погоне за войском царицы, ты не посмеешь грабить церкви и нападать на деревни наших кунаков, русских. Вешай заводчиков, бери заводы, убивай управляющих, а если против нас поднимешь рабочих и хлебопашцев, я тебя убью, Айтуган, своею рукой. Или хуже — на твоём лбу я вырежу: «Предатель Башкурдистана», и так я пущу тебя жить. Где твои воины? Убирайся сейчас же. Созови их на шишку — я буду сам говорить с ними. Ты, мальчишка, иди тоже, а ты, — Салават погрозил Аллагувату, — я тебя знаю. Ты недаром бывал у Рустамбая. Если ещё раз я услышу, что ты сеешь раздоры… — Салават мгновение помолчал. — Ну, пошли, живо!

Все трое молча пошли прочь. Салават сел под дубом. Через минуту послышался треск сучьев, топот коней.

— Вот здесь! — крикнул Кинзя, подъезжая к Салавату.

— Здравствуй, спаситель, — сказал Салават. — Веди назад своих воинов и в награду за скорую помощь можешь взять любой из этих пистолетов, — он указал на два пистолета, которые ни кривой, ни младший из собеседников Айтугана так и не посмели попросить назад.

Кинзя сконфуженно пробормотал:

— Со мной не было оружия, Салават-агай.

— Со мной тоже не было, — сказал Салават. — Зато теперь слишком уж много; возьми один себе и вперёд без оружия не ходи — теперь они знают, что ты за меня… Ничего не случилось, — обратился он к всадникам, подъехавшим за Кинзей. — Ждать меня у кошей. Пусть никто из вас не отъезжает никуда.

Всадники повернули в лес.

— Как ты забрался на дуб? — спросил Салават Кинзю.

— Я увидал, куда они идут, побежал вперёд и подумал: «Под этим дубом удобней всего сидеть». И залез. А когда они подошли, они так и сели здесь, как я ждал… А ты как узнал, что я здесь?

— Чудак! Только слепой примет красные штаны на дереве за цветок или бабочку, а когда я увидел красные штаны, то решил, что такого толстого зада не может быть больше ни у кого.

— Я сошью себе зелёные штаны, как твои, — сказал сконфуженно Кинзя.

— Я бы подарил тебе свои, — ответил Салават, — только не полезут тебе, Кинзя. Ну, да не плачь, найдём что-нибудь. А пока пойдём — Айтуган и Аллагуват собрали своих воинов на шишке. Я буду говорить с ними.

Салават говорил с собравшимися на шишке воинами Айтугана и Аллагувата.

— Кто сеет рознь и раздоры — предатель… Тот, говорю я, предатель. Урус-бедняк — наш друг. Если грабить его дом, он будет против нас, а теперь он с нами, потому мы сильнее. Каждый, кто грабит бедняка-уруса, нашего кунака, тот сеет рознь. Он — предатель и достоин казни. Кто нападает на русскую церковь, тот сеет рознь и тоже достоин казни.

Так говорил Салават, и воины молча слушали. Три тысячи воинов слушали его. Кончив говорить, Салават не успокоился. Он все рассказал Белобородову.

— Что же с ним делать, как ты смекаешь? — спросил Белобородов.

— Думал-гадал…

— Что же думал?

— Айтугана послать в Кигинский юрт, велю подымать тептярей и стоять там со всем войском. Там нет русских.

— Ладно, а что сделать с Аллагуватом?

— Аллагувата послать свезти государю деньги, а с ним человек двести. Остальные тут будут.

— А молодого? — спросил Белобородов уже облегчённо.

— Молодого возьму себе в сотники. Ему ладно будет, что стал сотником, тихий будет: мои казаки меня слушают.

Белобородов рассмеялся весёлым кашляющим смехом.

— Ох, и хитёр, Салават! Был бы ты русаком — тебе бы цены не было.

— Ничего, мне не надо быть русским, — возразил обидчиво Салават. — Как-нибудь уж башкирцем, ладно!

* * *

Шёл май, но уже наступило лето. Густая трава подымалась по берегу глубокого Сюма, и табуны бродили вокруг лагеря. Вместо того чтобы ютиться в тесных избах заводчан, стесняя хозяев и самих себя, башкиры теперь вышли за посёлок и жили, расставив кочевые коши. Эти вооружённые кочевья не были похожи на обычные мирные кочёвки башкир. Слишком часто и близко один от другого стояли коши, слишком много стояло их в одном месте, не было женщин и детей. Целую ночь возле кочевок разъезжали сторожевые отряды, останавливая каждого проезжего: около половины коней не отпускалось от лагеря и держалось всегда под седлом.

В таком лагере жил Салават.

В первый же день пребывания на заводе Белобородов сказал Салавату, что защищаться от войск в самом заводе, лежащем меж гор, нельзя, и посоветовал подготовить позиции на соседних горах, а всюду в окрестностях разместить дозоры.

С этого дня, выезжая в окрестные горы, Салават стал смотреть на природу не так, как смотрел всю жизнь: он учился теперь ценить не только её красоту. Он научился рассматривать гребень горы как крепость, речку — как ров перед крепостной стеной, лес — как удобное место военной засады, а долину — как поле для конной атаки…

В мыслях он строил планы будущих битв на этих местах, словно всю жизнь ему предстояло тут жить и сражаться.