Салават Юлаев

— А я не сожгу твой завод — пусть стоит. Я сожгу тот завод под самым носом у Салаватки — вот тот я сожгу!.. Отпирай колодки.

И Юлай достал ключ, отпер колодки и почти до утра просидел, беседуя с Бухаиром.

Перед самым утром Бухаир ушёл в горы, а в течение следующей ночи ещё не один десяток его воинов отбился от отряда Юлая и покинул завод.

Салават наехал к Юлаю лишь двое суток спустя после того, как Бухаир был на воле.

— Ты сделал измену, полковник Юлай! — воскликнул в сердцах Салават, узнав об освобождении Бухаира.

— Он брат твоей Амины, твой брат. И мне и тебе позорно держать его, как врага, на верёвке. Он башкирин… Что тебе в его смерти? Пусть он уйдёт и живёт где-нибудь один.

— Он называется ханом башкир и разбойничает, атай. Он грабит русские села…

— Если ты, Салават, примешь сам имя хана, что будет в сравнении с тобой Бухаирка?! Он приползёт к ногам твоим, как змея, как червяк, приползёт! У тебя ведь слава! Он называется ханом среди трёх сотен разбойников, — успокаивал Салавата Юлай, думая, что сын ревнует к ханскому сану. — Хочешь, — мы разошлём вестников по всем племенам, по долинам всех рек и горным проходам, — говорил увлечённый Юлай. — Подними знамя хана, и тысячи воинов, которых не могут найти ни царица, ни царь, явятся под твои знамёна!..

— Атай, я был малым малайкой, когда ты рассказывал про Кара-Сакала. Ты думал, что он герой, а говорил про игрушку в руках стариков. Он залил кровью страну, погубил людей, сам позорно бежал, сдался в плен, предал друзей, — кто ему скажет спасибо?.. Я не хочу быть Кара-Сакалом. Я сильнее его, потому что веду не только башкир: я веду русских и чувашей, мишарей, тептярей, черемисов, мордовцев, киргиз… Бухаирка хочет разрушить наш стан, разорвать народы, лишь бы назваться ханом. Я не Бухаирка, атай. Я натянул лук Ш'гали-Ш'кмана. Я выведу из неволи родной народ. Ты отпустил ядовитую змею, полковник Юлай. Ты говоришь, что она приползёт к тебе, но она приползёт лишь затем, чтобы тебя ужалить. Если я увижу отпущенную тобою змею — я убью её, а сейчас разошлю по горам разъезды ловить злодея.

В ссоре разъехались Салават и Юлай. Салават возвратился обратно к своим войскам на завод.

С гор спустились люди, разбрасывавшие подмётные листы. Узнав, что завод занят повстанцами, они потребовали, чтобы их отвели к начальнику, и сказали Салавату, что государь находится в Белорецком заводе и льёт пушки. Белобородов послал на Белорецкий завод гонца с донесением, что пять тысяч войска ждут приказа государя. На Симском и Катавском заводах ждали ответа.

Прошло три дня. Стояли последние дни апреля, а земля уже густо покрылась зеленью. Говорили, что кочевники-башкиры уже вышли с зимовок. С Белорецкого завода ответа не было. Верно, гонца задержала ещё продолжавшаяся распутица. Но в это же время прибыли Кинзя и Акжягет, приведя с собой каждый по тысяче человек. Они рассказывали, что встреченные ими подполковники Аладин и Бахтияр тоже набрали по тысяче с лишним войска и двинулись к Бирску. Кинзя, привязанный к Салавату, любивший в нём с детства удаль, ловкость, пылкость и быстроту решений, которыми не обладал сам, любивший его смелый, задорный взгляд, стройность стана и твёрдую волю, сразу заметил, что друг его грустит. Он не выдержал долго: на третий вечер после приезда он стал выспрашивать Салавата. Салават уверял, что он ни о чём не тоскует. Тогда Кинзя стал перебирать в мыслях возможные причины его грусти.

Зависть? Но кому мог завидовать Салават? Он все мог взять, что захотел бы…

Любовь? Но любая женщина полюбила бы Салавата, как казалось Кинзе.

Деньги? Но разве не было их?

Слава? Кинзя даже засмеялся: ему неоднократно пришлось слышать песни и сказки, которые рассказывали и героем которых был Салават.

Покоя? Разве Салавату нужен покой? А может быть, так и есть, что избыток покоя заставил грустить Салавата?

Кинзя решил выспросить.

— Салават, ты хочешь скорее идти дальше, на Сатку или на Косотур?

— Погоди, Кинзя, ждём приказа, — спокойно сказал Салават. Голос его говорил за то, что не бездействие заставляло его грустить.

Кинзя ударил себя по лбу. Он вдруг понял, что причина самая простая, что его друг, как сотни других, тоскует по дому и по жене.

— Ты хочешь домой, Салават? — спросил Кинзя.

— Отстань, мешок, не лезь! — крикнул Салават, и тогда Кинзя понял, что был прав.

— Ты глуп, Салават-агай, глуп. Разве у тебя стельная корова вместо аргамака, что ты не обернёшься в один день?! Возьми ещё коня в поводу и поезжай.

— А что скажет Белобородов? — угрюмо буркнул Салават.

— Что скажет? Да ты не говори, куда едешь. А то воспользуйся поездкой и собери ещё людей, тогда никто не скажет плохого.

— Ладно, подумаю, — сказал Салават, умышленно зевая, но сердце его забилось сильнее.

Зная характер Салавата, чтобы не раздражать его, Кинзя не ответил ни слова и сделал вид, что заснул.

— Кинзя! — через несколько минут окликнул его Салават.

— Что? — откликнулся Кинзя.

— А эти, что с тобой приехали…

— Поручик Аллагуват?

— Да, и другой, что пришёл вчера с двумя сотнями.

— Айтуган?