Салават-батыр

Пока ехали, Суворов не спускал с Пугачева глаз, почти неотлучно следуя за его клеткой. Под бдительным его приглядом тот оставался даже ночью во время привала. Борясь со сном, привычный к походным условиям генерал коротал длинные осенние ночи в беседах с пленником. Прилагая все усилия к тому, чтобы разговорить Пугачева и выявить причины, побудившие его поднять восстание, Суворов расспрашивал его о детстве, о родных местах, о жизни. Прирожденный вояка, он с увлечением слушал рассказы о выигранных и проигранных главным бунтовщиком баталиях, проявляя немалый интерес и к его соратникам. Особое его любопытство вызывал башкирский предводитель Салават Юлаев.

Едва речь зашла о Салавате, глаза Пугачева так и засверкали.

— Вот кто меня не предал, вот кто мне верен! — с жаром воскликнул он. — Это мой самый молодой бригадир! Юлаев — истинный полководец, великих способностев джигит. Оттого и снискал себе такую славу. Знали б вы, как он за народ свой радеет, бьется, не щадя живота своего! Будь Салаватко рядом со мной, рази б я вам так запросто дался. Погодите, он всем вам ишо за меня отомстит!

Суворов сдержанно усмехнулся.

— Что б ты там ни говорил, Емельян Иваныч, а Салаватке твоему тоже недолго на воле гулять осталось.

Пугачев поднял на генерала тяжелый взгляд и ничего не сказал.

Ночью ему приснилось, как на идущий бескрайней степью суворовский отряд стремительно налетел огненный вихрь. Пугачев зажмурился, а когда раскрыл глаза, то увидел перед собой огромного богатыря в сверкающих доспехах и верхом на гнедом жеребце. Голову сурового исполина обрамлял огненный венец. Пугачев пригляделся и с удивлением обнаружил, что это был вовсе не венец, а огненно-рыжий лисий мех. И тогда он понял, кто перед ним.

— Бригадир, — ошалев от радости, кинулся Пугачев к Салавату. — Ах, ты чертяка эдакий! Я ведь знал, что ты придешь. А мне не верили. От таперича мы всем им покажем!

Стоило Салавату натянуть тетиву, как на суворовцев обрушился в тот же миг целый град огненных стрел. Каратели завопили, заметались. Все вокруг запылало.

— Так их, так… Бей их, бригадир мой, не жалей, — заорал Пугачев и проснулся.

Возня, шум и крики снаружи, запах гари и дыма, отблески близкого пожара в оконце — все это происходило, как оказалось, наяву. «Ага, подоспели-таки верные мои башкирцы, — обрадовался Пугачев. — Уж они-то меня отобьют!».

«А где ж Салаватко?» — спохватился он вдруг, и в самом деле решивший, что тот явился к нему со своими людьми на выручку и, вцепившись в решетку клетки, что было сил, завопил:

— Тут я, бригадир, вот он я!..

— Не боись, Емеля, не сгоришь, мы тя щас отсель вытащим, — услыхал он и замер, увидав вместо ожидаемых башкир зловещие тени вбегавших в избу солдат. Служивые подхватили разом, в несколько пар рук, клетку, выволокли ее наружу и оттащили подальше от бушевавшего пожара.

В ту же минуту подскочил генерал и велел открыть клетку.

— Хоть и не лето на дворе, а придется тебе, Емельян Иваныч, побыть до утра в телеге. Ну а я уж тут рядышком посижу, покараулю, — сказал он.

Пугачева привязали к повозке. Собиравшийся бодрствовать остаток ночи Суворов сделал попытку разговорить узника, но только зря старался. Взбудораженный видениями и порожденной ими надеждой, тот, пропуская мимо ушей его вопросы, как завороженный, смотрел на укрощаемый людьми пожар.

Отбиваясь от них, огонь принимал причудливые формы и на какое-то мгновение даже вздыбился в образе коня, на котором восседал в своей огненно-рыжей лисьей шапке гордый и бесстрашный батыр, готовый отдать за него, Емельяна, свою жизнь.

И тут Пугачев поймал себя на мысли, что он, как живому, всей душой сочувствует мятущемуся огню, видя в нем бунтаря, полного решимости ему помочь: «Беги, беги, Емеля, покуда я в силе. Я их отвлеку». Да где ж ему бежать-то, не с руки… Знать, отбегался уж…

— Слава те, Господи, вовремя углядели, — раздалось поблизости. — Сколь ушатов водицы выплеснули, так хошь не здря. Кажись, на сей раз пронесло. Уцелела наша деревенька, — крестился, глядя на затухающее пожарище, низкорослый, щуплый мужичонка.

«Затравили, усмирили строптивца всем миром», — с тоскою подумал Пугачев и устало закрыл глаза. Ему не хотелось видеть тлеющие на месте отбушевавшего пламени головешки. Еще бы, ведь он и сам был сродни им…

Сравнив себя с остывающей головней, Пугачев почувствовал всю безысходность своего положения и, чуть не взвыв, громко выдохнул.

Ни на миг не терявший бдительности Суворов, прислушавшийся даже к его дыханию, выждав немного, спросил:

— Ты чего, Емельян Иваныч?

— Да ничего, ваша милость. Притомился. Скорей бы уж, что ли. Сколь нам ишо осталось?

— Две трети пути одолели. Стало быть, с половину того, что прошли.

— Ну и куды ж вы меня везете? — пользуясь случаем, как бы невзначай, кротко спросил Пугачев.

— Хоть и не положено, а скажу: до Симбирска, — ответил Суворов.

— Вот те здрасте! А зачем не в Москву аль в Питер?

— В Симбирске нас с тобой, брат, сам генерал-аншеф граф Панин дожидается. Слыхал, небось, про такого?