Салават-батыр

Но поход повстанцев на Уфу так и не состоялся. Действовавшему к юго-западу от города отряду перешедшего на сторону властей Кидряса Муллакаева удалось схватить и обезвредить бригадира Канзафара Усаева, за что главный старшина Ногайской дороги был удостоен не только медали, но и получил денежное вознаграждение.

Салават Юлаев, узнав о поражении одного из главных и надежнейших своих соратников, испытал настоящее потрясение.

— Сколько раз Канзафар-агай попадался в руки карателей и столько же раз бежал. В каких только переделках не побывал. Я уж думал, что ему все нипочем, везучий… Добро бы, кто чужой выдал, а то ведь опять через своих пострадал, — сокрушался он.

— Да, что-то осмелели соглядатаи, головы подняли, — отозвался не менее его удрученный Каранай Муратов. — Свой иной раз хуже врага. Враг он и есть враг. А своему до последнего веришь. Кидряс ведь с нами заодно был, у Бугасая-батши до палкауника дослужился. Простили ему прежние грехи. Так он опять за старое взялся. Весной Торнова выдал, а теперь вот Канзафара.

— Вот кэбэхэт[85], за деньги товарища продал. Небось, шибко на этом разбогатеет… — горько усмехнулся Салават.

Муратов задумчиво покачал головой, а потом спросил:

— Как же нам теперь с Уфой быть, кустым?

— А ты сам как считаешь, Каранай-агай?

— Уфа — важный город. Не зря каратели вокруг так и кишат, так и рыщут. Не подступишься и просто так голыми руками не возьмешь. Да и Канзафара с нами нет… Рискованно…

— Вот и я так думаю, — нехотя признался Салават.

Спустя некоторое время после этого разговора, оставив под Уфой тысячный отряд, они разъехались. Старый бунтовщик Каранай Муратов отбыл к Уральским горам, а Салават Юлаев отправился в сторону Бирска, где действовали командиры Байкей Тойкиев, Магадей Медияров, Аит Саитов и Ярмухаммет Кадырметов. В том же самом районе орудовали крупные конные команды Кулыя Балтаса и Шарыпа Киикова, помогавшие по распоряжению Михельсона карательному отряду поручика Яворского.

— Старшина Кулый Балтас перед урысами выслуживается, карателям помогает, а своим житья не дает, — жаловались люди Салавату.

— Продажной шкуре место в могиле! — проговорил тот сквозь зубы и, поскольку сам Кулый был недоступен, велел спалить его дом и надворные постройки, а живность раздать народу.

Точно так же повстанцы поступили с домом его приспешника — главного старшины Иректинской волости Шарыпом Кииковым. Еще прошлой осенью повстанцы схватили его сына Юсупа за то, что он и его люди, выполняя задание Рейнсдорпа, настраивали башкирское население против Пугачева. Юсуп Шарипов был повешен.

Не щадили и других старшин, оказывавших поддержку властям.

Не теряя надежды взять однажды Уфу, Салават сосредоточил пока свое внимание на северо-западе, севере и северо-востоке Башкортостана. Это давало ему возможность наведываться время от времени домой и встречаться с отцом. Не задерживаясь, Салават снова мчался на выручку соратникам, продолжавшим с прежним упорством бороться с карателями.

После сражения в конце августа объединенного двухтысячного отряда с командой Ивана Штерича был захвачен в плен один из трех его командиров — Аит Саитов. А через несколько дней премьер-майору Штеричу пришлось иметь дело уже с самим Салаватом Юлаевым. Эта встреча произвела на офицера неизгладимое впечатление. После боя он взахлеб рассказывал всем, как поразил его молодой башкирец своей удалью и недюжинным полководческим талантом.

В следующий раз Салават снова поручил Штерича Кадырметову и Тойкиеву, а сам тем временем отбыл в Шайтан-Кудейскую волость, чтобы проверить, как обстоят дела у его отца.

II

Емельян Пугачев, вынужденный бежать после поражения под Казанью, добрался шестнадцатого июля до Кокшайска и в тот же день переправился через Волгу, на ее южный берег. Уже через двое суток он сумел взять Цивильск, еще через пару дней — Курмыш. Оттуда повстанцы могли бы двинуться на Москву. Но при этом они не избежали бы столкновения с правительственными командами, охранявшими Нижний Новгород.

Взяв направление на юг, Пугачев захватил в течение недели при поддержке местного населения Алатырь и Саранск. На пятый день после Саранска пала Пенза.

— Фортуна сызнова повернулась ко мне лицом, — ликовал он.

Самозванец еще не отказался от мысли похода на Москву и пребывал некоторое время в раздумье, взвешивая возможности своего войска, представлявшего собой толпу крестьян. Он не раз пожалел о том, что мало с ним неоднократно доказывавших ему свою преданность башкир, нет их бесстрашной конницы. Оставалось одно — податься в противоположную от Москвы сторону, к Дону.

Пугачев постоянно возвращался мыслями в те края, в Зимовейскую станицу, откуда был родом. Сейчас у него появилась возможность, не подходя к Саратову, дойти до Дона, переправиться через него и, сделав вблизи родной станицы крюк, прихватить донских казаков и отправиться с ними через Воронеж на север. А уж там… Кто знает — если повезет, он смог бы, пожалуй, осуществить свой замысел дойти до самой Москвы…

Однако к донским казакам Пугачев так и не попал.