Салават-батыр

— Слава Богу, пока ничего, — сказал Рычков. — Я об отечественной истории пекусь. И в данный момент меня личность Пугачева занимает, как и все, что с ним связано. Хотел бы ознакомиться с имеющимися у вас документами и сведениями.

— Прошу прощения, Петр Иванович, но таковые мы покамест не разглашаем. Его превосходительство не велят. Вот ежели они позволят…

— Я уж который раз сюда наведываюсь, да ему все недосуг меня принять. А ведь мне очень нужны эти материалы… Для книги, к работе над которой я приступил.[70]

— Сожалею, но пока ничем не могу вам помочь. Его превосходительство только недавно отдохнуть прилегли. Поэтому не будем их сейчас беспокоить. — Чучалов немного помолчал, потом укоризненно покачал головой. — Эх, Петр Иваныч, мне бы ваши заботы… — Сказав это, секретарь завел Рычкова в свой кабинет и спросил: — Кстати, а что именно вас интересует?

— Да буквально все…

— Как я понимаю, в том числе и то, что происходит сейчас в стане этого злодея?

— Боже мой, само собой! — с жаром воскликнул ученый.

— Ну что ж, Петр Иванович, пожалуй, дерзну помочь, исключительно из уважения к вам и ради науки. Только придется взять с вас слово, что никто о нашем с вами разговоре не узнает, — сказал Чучалов и вкратце поведал ему о последних событиях.

…Численность разместившегося в Бердинской слободе войска Пугачева с каждым разом увеличивалась. В свободное от ежедневных учений время повстанцы совершали набеги на окрестные селения, грабя имения местных дворян, помещиков и чиновников, либо кутили, развлекаясь с супругами и дочерьми казненных офицеров.

Не уступал казакам и сам «государь». Взяв в жены юную красотку Устинью, он пустился во все тяжкие, однако даже в пьяном угаре умудрялся не терять бдительности. Пугачев постоянно проверял дозоры, беспощадно наказывал нарушителей военной дисциплины. Несколько казаков были даже повешены. С пленными офицерами и помещиками расправлялись с еще большей жестокостью. Казни совершались каждодневно. Овраги в окрестностях были уже завалены трупами…

— Каков душегуб! — воскликнул потрясенный рассказом Чучалова ученый и спросил: — Кстати, а разве он не был доселе женат?

— Устинья — его вторая жена, — сообщил секретарь. — Первую зовут Софья Дмитриевна. Она родила ему пятерых детей. Двое умерли. Старший из трех оставшихся в живых — сын Трофим. Ему лет десять. А еще две младшие дочери есть — Аграфена и, кажется, Христина.

— Где же они теперь?

— По особому указанию ее величества государыни-императрицы всю семью препроводили в Казанскую тюрьму.

— Выходит, у злодея одновременно две жены? Как же сие понимать? — недоумевал Петр Иванович.

— А чему тут удивляться? Раскольник, как сказывают, в церковь не ходит и, стало быть, веру нашу не признает, — презрительно усмехнулся Чучалов.

— Ну да, конечно, вы правы-с, — со вздохом ответил Рычков.

Секретарь канцелярии вдруг зябко поежился, потом встряхнулся и слегка потянулся.

— Прошу меня извинить, Петр Иваныч, — сказал он, медленно поднимаясь с места. — Но я вынужден признаться, что сильно утомился. Ежели я не передохну хотя бы самую малость, днем на службе от меня не будет никакого толку…

Рычкову не оставалось ничего другого, кроме как вежливо откланяться.

— Премного благодарен вам, Петр Никифорович! Остальное, смею надеяться, вы доскажете позже.

Дома его с нетерпением поджидала Алена Денисьевна.

— Почто не спишь, Аленушка?

— Помилуй, Петруша. Да как же я могу спать, когда тебя дома нет!

— Так я и знал, — устало произнес Рычков, целуя жену в лоб.

Только он начал раздеваться, как раздался пушечный залп и в тот же момент зазвенели стекла окон. Вслед за первым раздался второй, потом третий…

Прислушиваясь к звукам канонады, Рычков вначале замер, потом вдруг опомнился и бросился в переднюю.

— Я непременно должен быть с солдатами!

— В такую-то стужу? — встревоженно спросила Алена Денисьевна.

— Для меня крайне важно писать все с натуры, быть слышателем и самовидцем всего происходящего…

Рычков проворно сунул ноги в валенки, нахлобучил на голову меховую шапку, сдернул с вешалки шубу и, запахиваясь на ходу, выскочил наружу.

VI

Тем временем Салават переезжал из одного аула в другой, набирая башкир в войско Пугачева, и однажды навестил Селяусена.

— Как поживаешь, дускай[71]? — кинулся к нему тот, не скрывая своей радости.

— Хорошо, — ответил Салават.

— И каким же ветром тебя к нам в Бушман-Кыпсак занесло?

— Да вот, Петр-батша послал народ собирать. А отец твой, Кинья-агай, просил меня к тебе по пути заехать, сказать, что тебя батша к себе требует.

— Так ведь и трех суток не прошло, как я там был, — удивился Селяусен. — Случилось что?

— Да нет, пока все по-старому. Просто у батши до писарей большая нужда, кто по-нашему писать умеет.

— А ты?

— Нет, брат, такая работа не по мне. Я хочу сам с войсками Абей-батши сражаться.

— И Бугасай, как я вижу, согласился тебя отпустить?