Сахарный Кремль

— На другой день после Яблочного Спаса устроена была рыбалка государем на Плещееве озере. После рыбалки в баню пошли. Там Баранович и подсыпал сыну государеву в квас снадобье. Сын и воспылал. А Баранович в него и внедрился путем содомским.

— Проложил, так сказать, тайную дорожку! — усмехается Мишаня.

— Теперь плутократы по сей дорожке своих агентов пускают. Раз в неделю!

— А доказательства? — оглаживает бороду Матвей.

— Будут! — хлопает Никитка грязной рукой по своей умнице. — Ладно, некогда мне!

Отходит от стола палаческого, идет к цирковым. Здесь его всегда ждут:

— Никитка, глотни!

— Не погнушайся, перекатный!

— Залейся, родимый!

Принимает Никитка рюмку от цирковых, выпивает, закусывает пирожком. Сообщает:

— На ипподроме вчерась в жокейской беседке жена конюха родила тройню.

— Ну?

— И все трое — с жеребячьими головами.

— О‑ха‑ха‑ха!

Пока цирковые отхахатываются, Никитка уж к студентам прибился. Подносят они ему пива жигулевского. Отхлебывает Никитка из кружки:

— Слыхали новость про глину мозговую? Сделали китайцы такую, что не токмо для роботов сгодится, но и для людей!

— Будет брехать‑то, Никитка!

— Истинно, истинно говорю! Прошла сия глина тайные испытания у нас в Сибири: закачали ее шприцами в головы мужикам в селе Карпиловке, да шибко много, не рассчитали.

— Ну?

— Так те мужики к утру написали государю уложение: «Как правильно обустроить русскую деревню».

— И что в сем уложении?

— Прописали, что надобно каждому крестьянину уд стальной приделать, дабы все могли землю пахать беспрепятственно! Вот, полюбуйтесь сами!

Показывает Никитка свои картинки глумные. Хохочут студенты, чокаются кружками с Никиткой. А он не задерживается — уже к китайцам ковыляет:

— Ваньшан хао,[12] поднебесные!

Вот вваливается в кабак спившийся подьячий из Казначейской Палаты, у которого в одночасье бас прорезался. Крестится на все четыре стороны, запевает:

Как во стольном городе,
Во Москве-столице
Три бездомных пса
Шли воды напиться
Во полуденный час.

Один белый пес,
Другой черный пес,
Третий красный пес.

На Москву-реку пришли,
Место тихое нашли
Во полуденный час.

Стал пить белый пес — побелела вода.
Стал пить черный пес — почернела вода.
Стал пить красный пес — покраснела вода.

Потряслась земля, солнце скрылося,
Место лобное развалилося.
Развалилося, разломилося,
Алой кровушкой окропилося.
А с небес глас громовый послышался:
— Тот, кто был палачом, станет жертвою!

Аплодируют бывшему подьячему, подносят ему выпить, к себе зовут, сажают.

С шумом и хохотом вкатываются в кабак Танечка и Дунечка, неразлучные цветочницы с Трубной. Как только распродают они незабудки свои, так сразу подружек на клюковку тянет-пробивает. Танечка статуарна, корпулентна, Дунечка изгибиста да извивиста. Завсегдатаи к ним сразу:

— Ярлык проходной!

Понимают Танечка с Дунечкой. Раскрывают рты, языки свои раздвоенные показывают, языками вибрируют. Хлопают завсегдатаи, посвистывают, пропускают. Кто‑то из студентов остроумит:

— Вы нам нижние язычки покажите, верхние‑то мы уже видали!

Появляется цирковой коверный Володька Соловей. Подсаживается к своим, пьет, хмелея быстро, заводит старый разговор: когда его опендалят, то есть, турнут из цирка? Заходится, плачет, оправдывается:

— Я же лучший коверный! Лу‑у‑у‑учший! Как они могут?!

Успокаивают его цирковые:

— Не бзди Вова, не посмеют!

— Посмеют! Ох, как и посме‑е‑е‑еют! — блеет Соловей, слезу пуская.

Вбегает в «Счастливую Московию» запыхавшийся наутилус в светящимся ватнике со значком «Народ и Воля», прибивается к своим, выпивает залпом стакан кувалды, сообщает:

— На Пушкинской опять твердых приняли.

— Кого?

— Каспара, Касьяна и Лимона.

— Всех? Да ну?!

— Вот те и да ну.

— По‑подлому?

— Нет, по‑честному.

— В 45‑е?

— Ну, а куда ж еще!

— Опять заносить придется.

— Да уж придется. Тереби бобров.

Кого‑то из студентов подвыпивших на стих пробивает. Встает поэт кудрявый с кружкой пивной в руке на стул, декламирует:

Бледноликих юношей предплечья
Я целую ночи напролет.
Снятся мне любовные увечья,
На груди моей — твой белый мед.

Юноша, стремительно раздетый,
Застонал от боли… Что ж с того?
Снова будешь распят на кресте ты
Трепетного тела моего!