Сахарный Кремль

— Мо‑ло‑дец! — простучал Петруша кулаком по столу.

Недопитая рюмка опрокинулась.

— Фу ты, жопа-антилопа… освежить!

Робот распахнулся. Маленькая ручка вынула из него рюмку водки. Плавающие глазки заметили сахарный Кремль:

— Так.

Он влез на сиденье стула, встал, потянулся к Кремлю, почти ложась на стол. Дотянувшись, отломил зубец от кремлевской стены, сунул в рот, полез назад, попал ладошкой в колбасу. Сел с размаху на стул, громко захрустел сахаром:

— И как ммм… у нас дела?

— Как сажа бела.

Петруша дробил зубами зубец кремлевской стены.

— Вот что, Егорро, — задумался он, — дай‑ка ты мне…

— Чего изволите?

— Дай‑ка мне Ритулю.

В комнате возникла не очень качественная голограмма молоденькой лилипутки, сидящей в саду в кресле-качалке. Лилипутка качалась, улыбаясь и обмахиваясь веером, казавшимся в ее миниатюрных ручках громадным.

— Отвернись! — скомандовал Петруша роботу.

Робот отвернулся.

С рюмкой в руке Петруша вылез из‑за стола, подошел к голограмме, неловко сел рядом на мягкое покрытие пола, расплескивая водку.

— Здравствуй, Ритуля, — проскрипел он, — здравствуй, дорогая.

Маленькая женщина продолжала раскачиваться и улыбаться. Иногда она подносила веер к лицу, закрывалась им и подмигивала.

— Ритуль. Сегодня опять это. Без тебя скоморошили. Шестьдесят второе представление. Без тебя, — отрывисто забормотал Петруша. — Шестьдесят второе! И без тебя. А? Вот так. И все по тебе скучают. Страшно. Все! Настя, Борька, Огурец, Маринка. И этот… новенький… Самсончик. Водяной который. Все, все. А я тебя страшно люблю. Страшно! И буду тебя ждать. Всегда. А осталось совсем это. Недолго. Полтора годика. Быстро пролетят. Не заметишь. Там, у себя. Не заметишь даже. Пролетят, как птичка. Раз, и нет. И срок кончится. И все у нас будет это. Хорошо. Денег теперь много, Ритуля. Зело много. Сегодня мне князь это. Оболуев. Два золотых кинул. Кинул в морду! Оболуев. А?! И все. И прошлый раз серебра швыряли… просто… ну. Как это. Страшно! Кидают и кидают… И Сергей Сергеич сказал. Точно! Что с нового года прибавят. За выслугу. И будет у меня уже это. Сто двадцать. Золотом. В месяц. И еще швырялово. А?! Заживем королями, Ритуля. Будь здорова там это. Риточка. За тебя.

Он выпил, сморщился, выдохнул. Осторожно поставил пустую рюмку на пол. Посмотрел на качающуюся Риту.

— Знаешь, это. Ритуль. Тут наш Витенька. Налево скоморошил. Это. Для тайноприказных. А?! А там был один опричник. Бухой сильно. Напился. И Витька так ему понравился, что тот ему три золотых кинул. Сразу! А потом это. Даже его на колени посадил. Иго‑го! Вином поил. И сказал, что может мы это. И для опричных представим. Потому что! Опричные лилипутов раньше не любили. А теперь это. Любят. А? Вот. Может быть. А чего? Договорится он с этим. С Бавилой. И все. И станем для опричных плясать. И будет все хорошо. Все! А тот угощал. Витеньку. Так вот. И Витенька наш это. Он зело борзенький. И спросил у тайноприказного прямо. В лоб: ко‑гда пе‑ре-смотрите де‑ло кре‑млевских ли‑ли-путов?! В лоб! А?! Витенька! А тот выслушал. Серьезно. И ему серьезно это. Отвечает: скоро! Вот так. Серьезно ответил: ско‑ро! Ско‑ро! А это значит — будет это. Пересмотр. А потом — амнистия. И всех вас, всех шестнадцать вы‑пус‑тят! Вот!

Петруша щурил свои заплывшие от выпитого, грима и усталости глазки на раскачивающуюся Риту. Она по‑прежнему обмахивалась, прятала личико за веер, подмигивала.

— Амнистия, — произнес Петруша и облизал маленькие губы. — Погоди… Я же это. Говорил. Я же тебе говорил! Уже. Да? Погоди… Егорр!

— Слушаю.

— Я говорил Ритуле про амнистию?

— Говорили.

— Когда?

— 12 августа, 28 августа, 3 сентября, 17 сентября, 19 сентября, 4 октября.

Петруша задумался.

Рита качалась, обмахивалась, улыбалась и подмигивала.

— Чего ты? Смеешься чего? Дура.

Он взял пустую рюмку, кинул в голограмму. Рюмка пролетела сквозь улыбающуюся Риту, отскочила от стены, упала на пол. Рюмка была из живородящего прозрачного пластика. Робот тут же подъехал, поднял ее, убрал к себе в живот.

— Пизда! — выкрикнул Петруша, злобно глядя на Риту.

Рита подмигнула из‑за веера.

— Погоди… — Петруша озабочено скривил губы, вспомнив что‑то. — Погоди, погоди… Егорр!

— Слушаю.

— Мне захотелось! Быстро! Это! Это! Колпак!

Егорр подъехал к платяному шкафу, открыл, вынул зеленый трехверхий колпак Петрушки.

— Быстро! Давай!

С колпаком в руке робот поехал к Петруше.

— Быстрей, жопа-антилопа! Живо!

Шатающийся Петруша выхватил у него колпак, нахлобучил на голову, скинул халат, оставшись голым.

— Самого давай! — закричал он.

Сразу же исчезла голограмма Риты и возникла другая: государь, сидящий в царской ложе Большого театра.

— Здравы будьте, государь Василий Николаич! — выкрикнул Петруша, и попытался пройтись «самоваром», но упал.

— Здравы, здравы будьте…

Он заворочался, поднялся, шатаясь. Поклонился государю, отдал честь и забормотал: