Сахалин

 - Покров Пресвятой Богородицы, помилуй нас! Успенье Божией Матери, помяни и заступи грехи наши! Казанская Матерь Божия, помилуй нас! Помяни, Господи, рабов Божьих (таких-то) за упокой! Помяни, Господи, рабов Божьих (таких-то), невем аще за упокой, аще во здравие! Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствие Твое.

 Положил долгий-долгий земной поклон. Затем поднялся, сказал:

 - Аминь.

 Перекрестился еще несколько раз и пошел.

 - Здравствуй, дед!

 - Здравствуй, ваше высокоблагородие.

 Бушаров уж ждал меня с горячим медным чайником, который он всегда в экскурсиях возил с собой, вместе с провизией и с завтраком: раскрытой баночкой... страсбургского паштета и коробкой сардин. В лавках колонизационного фонда, созданного для удовлетворения потребностей каторжан, поселенцев и мелких чиновников, ничего, кроме страсбургского паштета и сардинок, достать нельзя. Так это все разумно устроено.

 И мы уселись около сторожки, есть в тайге паштет из гусиных печенок с трюфелями и сардины в деликатесном масле!

 - Дед, выпей с нами чайку!

 Старик постоял, постоял:

 - Спасибо за ласку. Побалуюсь!

 И как я их ни уговаривал сесть вместе со мной, не соглашались. Я сидел на крылечке, старик и Бушаров - поодаль. Иначе:

 - Не порядок!

 А порядок старик, видимо, любил. Выпив чашку, он выплескивал остатки в траву, переворачивал чашку кверху донышком, клал на донышко огрызок сахару и говорил:

 - Благодарствую на угощении!

 - Да ты бы, дед, еще выпил!

 - Нет уже, благодарствую.

 И только по третьему разу говорил:

 - Ну, уж ежели такая ваша милость, налейте! Грех, а побалуюсь.

 Сардины у деда вызвали улыбку.

 - Безголовая рыбешка-то!

 А паштета он попросил еще:

 - Да-ко-сь замазки-то!

 Чай он пил с жадностью:

 - Давно не баловался. Почитай, полгода, как чайкю не пил!

 Старик был хмурый, неразговорчивый, но угощение и чай развязали ему язык.

 - Ты, что же, дед, в пост-то когда ходишь?

 - Нет. За пайком Михайло ходит. Он помоложе. А мне чего ходить? Чего там делать? Года два, как не был.

 - Так и живешь здесь, людей не видя?

 - Какие же здесь люди? Так когда - ведмедь к сторожке забредет, отпугнем. Аль бо которые шлющие...

 - Бродяги, то есть! - пояснил Бушаров.

 - Они самые. Придет, отогреется, хлебушка попросит, - дашь, переночует, - дальше пойдет. А люди какие же!

 - И не боязно, дед?

 - Чего же бояться-то? Бога бояться надо, а людей нечего. Ни я людям ничего не сделал ни люди мне. Чего ж мне их бояться?

 Старик стал разговорчив и доверчив, теперь можно было ему предложить и самый щекотливый вопрос:

 - А за что ты, дед, сюда попал? На Сахалин?

 Старик в это время допил последнюю чашку чаю, подъел с ладони все хлебные крошки и перекрестился три раза.

 - За ограбление святых Божьих церквей.

 Признаюсь, я ожидал всего, кроме этого.

 - Как так?

 - А так.

 - Как же это ты так? Спьяна, что ли?

 - Зачем спьяна. Тверезый. Я с молодых годов ничем больше и не занимался! Все по церквам. Церквей тридцать обобрал, может, и больше. А тут на тридцать первой Богу не угодил, и попался.

 - Как же это так... Ведь преступление-то какое...

 - Какое ж преступление?

 Старик посмотрел на меня строго и серьезно.

 - Я никого не обижал. Я у людей ничего не брал. Я брал у Бога. Да у Бога-то брал то, что Ему не нужно. Бог мне и отдавал, а как взял, видать, то, что Богу нужно, - Он меня и настиг.

 - Как же так, все-таки? Как, что Богу не нужно?

 - Да ведь в церквах-то все какое? Жертвованное? А что ж ты думаешь, Богу-то всякая жертва угодна? Всякая?

 Старик горячился.

 - Другой мужик всю округу обдерет, нищими людей пустит, рубахи поснимает, да в церковь что пожертвует, думает, и свят! Угодна такая жертва Господу? Нет, брат, ты от трудов праведных да с чистым сердцем Господу Богу принеси, - вот это Ему жертва!

 - Да ты-то почем знаешь, что Господу угодно, что нет?

 - Этого нам знать не показано. А только по следствиям видать. Взял, ничего тебе за это не было, значит, Бог тебе, что Ему не надоть отдал. Всю жисть ничего не было. Какие дела с рук сходили, а тут и взял-то всего ничего, и споймали. Тронул, значит, что Богу Самому нужно, и постигнут. Значит, Богу кто от чистого сердца да от праведного труда принес, - "жертва совершенная" была. А я у Бога ее взял. За это теперь и казнись. Справедливость и премудрость Божия.

 Мы помолчали.

 - Как же ты это делал? Церкви ломал?

 - Случалось, и ломал! - неохотно проговорил старик. - Всяко бывало. Только я этого не люблю. Зачем храм Божий ломать? Нам этого не полагается. Страшно, да и застичь скорей могут. А так, с молитвой да тихохонько, оно и лучше. Останешься апосля авсенощной, спрячешься где-нибудь и замрешь. А как церкву запрут, и выйдешь. Пред престольными образами помолишься, чтоб Господь Бог просветил, не взял бы чего, что Ему угодно. К образам приложишься и берешь, что по душе. А утром, к утрене церкви отворят, темно, все сонные, - незаметно и уйдешь.

 - И так всю жизнь?

 - И этак цельную жисть.

 - Ну, а этот образок, что в уголке висит, это тоже, может быть?

 - Покров Пресвятой Богородицы-то? Говорю ж тебе, два года тому в посту был. Там, на кладбище и взял. Со креста снял.

 - Как же это так? И могилу, последнее упокоенье...