Сахалин

 Ее муж вскоре был выпущен из тюрьмы. Ему поручили заведывать метеорологической станцией и дали даже маленькое жалованье. Ей дали место учительницы.

 Они живут в крошечной, уютной квартирке при здании метеорологической станции и школы. У них есть ребенок.

 Украшение их квартирки - это великолепное пианино, которое прислали ей родные из России. Под пианино в венке из колосьев портерт ее великого учителя - А. Г. Рубинштейна.

 Музыка - это все, что красит ее жизнь в долгие, долгие сахалинские зимние вечера, когда за окном стонет и крутит пурга, а несчастный муж сидит и рисует или пишет стихи.

 Музыка, строгая, классическая, ее единственная радость после ребенка, и играет она так, как не играет может быть никто. Только очень несчастные люди могут очень хорошо играть. В ее игре чудится столько страдания, и горя, и муки, и слез...

 Они счастливы, как можно быть счастливым на Сахалине. Но то, что пережито, навек испугало ее. Этот испуг светится в ее детских глазах. Вся жизнь ее - трепет. Трепет за него.

 Легкомысленный, еще мальчик, - он любит немножко "позволить себе", как говорят на Сахалине, - пройтись по улице со знакомым служащим или приезжим. И надо видеть ее в такие минуты.

 Ведь впечатление от приезда "влиятельного лица" уже улеглось. Мало ли на кого, мало ли на что может нарваться ее муж. Не понравится какому-нибудь служащему, что ссыльно-каторжный так "свободно" разгуливает. Поклонится он, по легкомыслию, недостаточно почтительно какой-нибудь мелкой сошке. Кандальная недалеко, и ссыльно-каторжные подлежат телесным наказаниям.

 - Я пойду вместе с вами! - говорит Э.

 И эта маленькая женщина как-то вся пугливо сжимается, словно ужас ее охватывает, вот-вот сейчас ударят.

 И перед посторонним человеком его в неловкое положение ставить не хочется. Она деликатна по природе, деликатна до бесконечности. И за него она боится.

 - Мне нужно тебе сказать два слова! - старается она его отозвать в сторону.

 - Вечно у тебя секреты. После скажешь.

 Даже зло берет:

 - "Ведь за тебя же боятся! Как ты этого понять не хочешь!"

 - Молод еще, никак понять не может, что он уже ссыльно-каторжный! - как объяснял мне один старый служащий.

 Стараешься уже прийти к ней на помощь:

 - Знаете ли, я лучше один пойду, мне к такому-то еще зайти надо.

 - Вот и отлично, и я к нему зайду.

 Наконец она кое-как оттаскивает его в сторону, что-то быстро, быстро шепчет с умоляющим видом, и он, немного покраснев, говорит:

 - Знаете ли, я, действительно, потом один приду... У меня тут еще дельце одно есть...

 Слава Тебе, Господи!

 Странную пару представляют они.

 Он, способный, даже талантливый, но как-то поверхностно, все быстро схватывает, все быстро ему надоедает, дилетант, считающий себя гением. Он любит попозировать, порисоваться всем: стихами, рисунками, даже своим преступлением. Он считает себя человеком необыкновенным и спокойно принимает ту человеческую жертву, которая ему приносится.

 Она тихая, трепещущая, робкая, бесконечно деликатная, скромная, словно не сознающая, в своей деликатности и скромности, величия той жертвы, которую она приносит.

 Он любит ее, но иногда капризничает, "командует". Она думает только о нем, ухаживает за ним, словно за тяжело больным, и никогда никому не жалуется на долю, которая выпала ей.

 Когда она говорит об их сахалинском житье, она старается счастливо улыбнуться. И эта "счастливая улыбка" на бледном, печальном лице, - словно слабый луч света на мглистом, облачном осеннем небе.

 Если разговор идет при нем, а они неразлучны, эта женщина-ребенок смотрит за ним, как за ребенком, - она спешит взглянуть на него своими испуганными глазами, словно боится:

 - Не заметил ли он, что ей тяжело?

 Только раз, да и то без него, у нее вырвалось слово, которое перевернуло мне сердце.

 Я привез ей поклон от корабельного инженера, - она из семьи моряков, - который знал ее маленькой.

 - Кланяйтесь и ему от меня. Вы его увидите, а я... я ведь н и к о г д а.

 Она спасла своего "жениха".

 Но стоит ли его жизнь такой жертвы?

 И когда я пишу теперь об этой мученице, мне стыдно за мою бедную прозу. Она стоила бы того могучего стиха, которым написаны "Русские женщины".

 __________

 - Это что за женщина?

 - Сожительница ссыльно-каторжного! - презрительно говорит служащий.

 - Здесь получил?

 - Нет, из России пришла. Гувернанткой она у него была. Семья-то за Г. пойти не захотела, а гувернантка пошла, подавала прошение, - разрешили в виде исключения. Ребенок у них тут есть.

 - А как живут?

 - Как с ним можно жить! Тьфу, а не жизнь.

 Этот Г. занимал очень важное общественное положение. Он сослан за очень скверное преступление.

 - Каторга - ужасная вещь. Словно щипцы, которыми колят орехи. Она удивительно "раскусывает" человека. Раскусит всю эту скорлупу, которая называется общественным положением, и видит сразу, было ли какое-нибудь зерно, или одна труха.

 Этот Г., как я уже говорил, удивительно пришелся в каторге "по месту".

 Занимается мелкими мошенничествами, пьянствует, - его любимое общество - каторжанин-грек, сосланный за грабежи, специалист по взлому касс, ничем другим в своей жизни не занимавшийся.