Сага о Йёсте Берлинге

В те времена кавалеры были безраздельными владельцами Экебю. Майорша бродила по дорогам с нищенским посохом и сумой, а майор жил в Шё. Он даже не смог приехать на праздник, потому что в Шё вспыхнула эпидемия оспы, и он боялся занести в Экебю заразу.

Сколько удовольствий таили в себе эти чудесные двенадцать часов праздника, начиная с момента, когда хлопнула пробка первой откупориваемой бутылки, и кончая последним взмахом смычка далеко за полночь. Эти упоительные, радостные часы, эти чудесные вина и тонкие яства, эта пленительная музыка, веселые спектакли и чудесные живые картины. Вы потонули в пучине времени. Вы канули в вечность, о часы безумного веселья и головокружительных танцев! Где, в каком другом месте были такие гладкие полы, такие изысканно-галантные кавалеры и такие прекрасные женщины?

О женщины минувших времен, вы умели украшать собою праздник. Вы излучали поток огня, блеск ума и силу юности, заражая каждого, кто приближался к вам. Разве не стоило швырять свое золото на восковые свечи, которые освещали вашу красоту, и на вино, которое порождало веселье в ваших сердцах? Разве не стоило ради вас танцевать, пока подошвы не отлетят от башмаков, и играть, пока смычок не выпадет из онемевших рук?!

О женщины минувших времен, ключи от рая хранились у вас.

Залы Экебю приняли под свои своды прекраснейших из вас. Там и молодая графиня Дона, любительница веселья и танцев, как и подобает ей в ее двадцать лет, там и прелестные дочери лагмана из Мюнкерюда, и веселые фрёкен из Берга, там и Анна Шернхек, которая стала еще прекрасней в своей нежной грусти с той самой ночи, когда за нею гнались волки. И еще много, много других, которые пока не забыты, но которых скоро забудут, как это случилось и с красавицей Марианной Синклер.

Она, знаменитая красавица, блиставшая при дворе короля и в графских замках, сама королева красоты, изъездившая вдоль и поперек всю страну и всюду принимавшая дань восхищения, она, зажигавшая искру любви повсюду, где только ни появлялась, — она удостоила своим посещением праздник, устроенный кавалерами.

Немало славных имен приумножило в те дни славу Вермланда. Среди его сыновей и дочерей многими можно было гордиться, но когда называли лучших из лучших, никогда не упускали случая упомянуть Марианну Синклер.

Слава о ее победах гремела по всей стране.

Рассказывали о графских коронах, которые готовы были украсить ее голову, о миллионах, которые слагались к ее ногам, о мечах воинов и венках поэтов, чья слава привлекала ее.

Она обладала не только одной красотой. Она была умна и образованна. Лучшие люди того времени находили удовольствие в беседе с ней. Сама она не сочиняла стихов, но многое из того, что она вложила в души своих друзей поэтов, оживало потом в их поэмах.

В Вермланде, в этом медвежьем краю, она появлялась редко. Жизнь ее проходила в постоянных путешествиях. Ее отец, богач Мельхиор Синклер, безвыездно жил с женой в своем поместье Бьёрне, а Марианна разъезжала по своим знатным друзьям из больших городов или богатых поместий. Мельхиору Синклеру доставляло удовольствие рассказывать о том, как она сорила деньгами, и старики жили счастливо, озаренные лучами блестящей славы Марианны.

Жизнь ее была сплошным праздником и триумфом. Атмосфера вокруг нее была насыщена любовью; любовь была нужна ей, как воздух, любовь была для нее хлебом насущным.

Сама она влюблялась часто, даже очень часто, но никогда огонь страсти не был столь силен, чтобы в пламени его можно было выковать цепи, соединяющие навечно.

— Я жду его, всесильного героя, — говорила она. — До сих пор никто еще ради меня не взял приступом ни одного вала и не переплыл ни одного рва. Все они приходили ко мне кроткими и смиренными, без страсти во взоре и без смятения в сердце. Я жду его, того героя, который заставит меня забыть саму себя. Я хочу испытать такое сильное чувство, чтобы мне самой трепетать перед ним; до сих пор мне знакома лишь такая любовь, над которой смеется мой разум.

Ее присутствие оживляло беседу, вино становилось еще крепче. Ее пламенная душа вдохновляла музыкантов, и танец был стремительнее там, где проносилась ее изящная ножка. Она блистала в живых картинах, она придавала остроту спектаклям, а ее дивные губы...

Тише, тише! Разве она виновата в том, что произошло? Разве она добивалась этого? Балкон, сияние луны, кружевная мантилья, богатые  испанские костюмы, пение — вот истинные виновники, а бедные молодые люди тут были ни при чем.

Хоть это и повлекло за собой столько несчастий, но все это было сделано из самых лучших побуждений. Патрон Юлиус, мастер на все руки, придумал такие живые картины, в которых Марианна могла бы предстать во всем блеске своей красоты.

В театре, устроенном в большом зале Экебю, сидело около ста человек гостей, и они смотрели, как на сцене по темному ночному небу Испании плывет золотая луна. Вот Дон-Жуан крадучись пробирается по улицам Севильи и останавливается под увитым плющом балконом. Он переодет монахом, но из-под монашеского одеяния выглядывает золотое шитье и блестящий клинок шпаги.

Переодетый монах запел: