Сага

— Ты? О сексе? Хочешь, зачитаю из «Греховодницы» любой отрывок наугад?.. «Эдвина почувствовала, как ее воля дрогнула под опытной рукой Давида. Она знала, что отдастся ему рано или поздно, и этот час пробил. Она опустилась на колени перед своим любовником и потянулась губами к его жезлу». Жезлу! Надо быть шестидесятилетней старухой, чтобы уразуметь, что это такое! Проклятье! Всем плевать на твои старомодные изыски! Хуже всего, что тебя даже нельзя за это винить. Как ты можешь надеяться, что кто-то поверит в твои дурацкие «Экстазы», если сама знаешь всего две позиции, да и то вторая у тебя только для праздников?

— Тяжело говорить это, Матильда, но я вынужден вернуть тебе твою последнюю рукопись.

— Что ты такое говоришь?

— Я не стану это публиковать.

— ?..

— Если не увеличу оборот, придется продать часть лавочки. А я слишком долго дрался за нее, чтобы делить с посторонними.

Мертвенно-бледная, задыхающаяся Матильда склонилась над столом и вцепилась в руку Виктора.

— Издательство «Феникс» — это же мы вдвоем… Уже двадцать лет… Мы ведь его вместе создали, это издательство… Ты им руководишь, но первые-то книжки написала я, без задатка, без всякого договора… Да у меня и сейчас его нет… Мы ведь всегда работали на доверии… Всегда были одной командой, верно?

Она ждала, что он улыбнется в ответ на ее улыбку. Но он даже не смотрел ей в глаза. Наверняка из-за неловкости. Или отвращения, которое она ему внушала.

— Вот, забери свой текст. Завтра рассчитаюсь за «Забытую любовницу».

Она вскинула похолодевшую руку ко лбу. Жестом, достойным «Дженис», изысканным и патетичным, в духе принесенных в жертву любовниц.

— Я должен дать шанс и другим авторам, как тебе когда-то. Они пишут современнее, больше отвечают запросам публики. В последние годы ты слишком много работала, малышка. Сделай передышку. Попробуй некоторое время заняться чем-нибудь другим.

Она схватилась за спинку кресла, чтобы не потерять равновесие. Никогда еще она не была так похожа на собственных героинь, прекрасных и беззащитных.

— Я больше ничего не умею…

— Тебе будет трудно пристроить свою писанину, Матильда. Я не знаю тут ни одного издателя, который бы ее взял.

Уж лучше бы он ударил ее кулаком. До крови.

— На что же мне жить?..

— Пиши для бабских журналов, какую-нибудь ерунду для телевидения — дело нехитрое. Или замуж выходи. В твоем возрасте это еще вполне возможно. Почему любовь должна быть для всех, кроме тебя?

Жером

Детфайтер[1] склоняется к монаху в оранжевом облачении, который молится перед гигантским Буддой. Звучит апокалипсическая музыка. Стены храма сотрясаются от взрыва, земля уходит из-под ног.

— Слышь, чувак, а левитации долго учиться?

Какой-то голубоватый дымок вихрем кружится вокруг Будды, поднимающего веки. Тут возникает лицо Джиндзо.

Не веря своим глазам, Детфайтер тащит монаха прочь, пока на них не обрушивается последняя стена. Они выбегают из храма и оказываются прямо посреди Лос-Анджелеса.

Вновь обретя человеческий облик, Джиндзо скрывается в небоскребе. Бешеная погоня по этажам, рукопашная схватка, Детфайтер прыгает в пустоту вместе с Джиндзо и цепляется за стрелу подъемного крана. Тут рабочие взрывают небоскреб динамитом. Джиндзо исчезает под обломками. Подтянувшись словно кошка, Детфайтер смотрит с высоты подъемного крана, как на Лос-Анджелес опускается ночь.

Финальная музыка.

Титры.

Сидевшие в зале возбужденные мальчишки уже повскакали с мест. Остальная публика дождалась окончания титров и, рассеявшись в полумраке, двинулась к выходу. Когда зажегся свет, посреди пустыни обезлюдевших кресел оставался только Жером. Он встал, белый как полотно, и поискал глазами, куда бы стравить. Видя, что он шатается, билетерша проводила его к туалету и вытянула несколько бумажных салфеток из автомата.

— Это с вами из-за кино?

— Наверное, на ура идет?

— Еще бы… Сталлоне и Шварценеггер в одном фильме… Двенадцатичасовой сеанс весь раскуплен, на следующий даже билетов не хватило. Заказы по телефону целую неделю не принимаем.