Сафари

Считают, что рынок этот и дал начало Кигали. Когда в 1892 году немец Оскар Бауман первым из европейцев добрался до этих мест, города здесь еще не было, а базар существовал. В 1907 году немецкие колониальные власти создали по соседству с рынком свою штаб-квартиру, построили небольшой поселок и приказали местным жителям свозить в Кигали излишки продуктов, слоновую кость и шкуры. Давали руандийцам за них гроши, иногда попросту отбирали. Но в буржуазной немецкой историографии этот процесс ограбления называется «началом приобщения туземцев к денежным отношениям».

После первой мировой войны на смену немецким колонизаторам пришли бельгийские «опекуны». Кигали стал центром колониальной провинции. После этого на его рынке быстро исчезла слоновая кость: слоны были истреблены; пропали накидки из шкур леопарда — непременный наряд воинов-тутси; стали редкостью инкангара — неповторимые по своей красоте и тонкости работы плетеные изделия из соломки папируса: крохотные коробочки, бочонки для хранения украшений и огромные сосуды для муки. У руандийских женщин не было времени полировать каждую соломинку, выбирать из тысяч сотню одного золотистого оттенка, сплетать их в сложном рисунке, изобретать никогда не повторяющие одна другую формы. Ведь им надо было вырастить на своем крохотном поле кукурузу, сорго, батат, бананы и продать их на рынке в Кигали. Вырученные же деньги отдавали властям. Неуплата налога в лучшем случае каралась тюрьмой. Нередко неплательщиков сажали в пустые бочки из-под мазута, которые ставили затем на тлеющие уголья. Таков был более современный способ «приобщения туземцев к денежным отношениям».

Людским муравейником шумит и копошится рынок Кигали. Теперь уже никто не отнимает у свободного руандийского крестьянина его урожай и не сажает его в раскаленную бочку. Рынок, особенно столичный, — это своеобразное зеркало экономики всей страны.

На деревянных рамах развешаны отрезы пестрого ситца и дешевой одежды. Ее шьют на улице, расположенной чуть повыше. Портняжеством занимаются исключительно мужчины. Рядом с их «мастерскими», прямо на земле, — разноцветные пластмассовые чашки и тарелки, крохотные зеркальца, осьмушки мыла, горстки сигарет, гребенки, бусы, медные браслеты. Лежат горки арахиса по десять — двенадцать орешков, початки кукурузы, которые продают, разделив на две три части, и бананы, бананы, бананы. Их почти никто не покупает, и они гниют, наполняя воздух вокруг рынка тошнотворным кисловатым запахом.

Тут же, под открытым небом, на разложенных на земле банановых листьях и потертых циновках разместились африканские пивные. В огромных, не меньше метра высотой, пузатых горшках икибинди пенится банановое пиво уругуагу. Тот, кто хочет отведать этот напиток, покупает по соседству полый стебель тростника, опускает его в горшок и, стоя, потягивает пиво. Цена этого удовольствия — всего лишь несколько мелких монет, но, очевидно, даже такая плата рассчитана на максимальное удовлетворение потребностей. Местные пиводуи надолго засовывают свои трубки в горшок, затем удаляются в скрытую от глаз публики канаву и вновь появляются у икибинди, не вызывая при этом никаких нареканий владельца «пивной».

На столичном базаре, как и на внутреннем рынке страны в целом, ощущается еще нехватка продовольствия. На своих крохотных полях крестьяне сеют немного сорго, фасоли, гороха, сажают батат, маниоку. Их доля в сельскохозяйственном производстве огромна: они дают около восьмидесяти процентов продовольственной продукции. Но все это потребляется самими крестьянскими семьями, только немногие африканцы, живущие вблизи крупных населенных пунктов, доставляют небольшое количество продуктов на рынок. А это значит, что огромное большинство руандийцев все еще живет натуральным хозяйством.

Колониальные «методы» приобщения африканской деревни к денежным отношениям не оправдали себя. До сих пор доход на душу населения в Руанде остается чуть ли не самым низким в мире и составляет тридцать пять долларов в год.

На каком холме вы родились?

Как-то руандийские журналисты и сотрудники министерства сельского хозяйства, с которыми я много и долго обсуждал судьбы развития экономики Руанды, пригласили меня съездить на северо-восток страны, в Габиро. Там правительство начало проводить многообещающий эксперимент, о котором много и с надеждой говорили руандийцы. По пути мне предложили заглянуть в Национальный парк Кагера — царство непроходимых болот, колыбель великого Нила.

День выдался солнечным и не жарким. В общем был обычный день для Руанды — страны, приподнятой на полторы тысячи метров над уровнем моря и вообще не знающей, что такое жара. Восемнадцать градусов зимой и двадцать летом — вот доказательство тому, как далеки от истины наши традиционные представления о повсеместном «африканском пекле».