Сады диссидентов

Поскольку трио братьев постоянно выступало, а еще и потому, что наивный Томми понятия не имел о том, что творится за пределами фолк-музыки, он не бывал дальше всего нескольких улиц. Ну и что? Даже внутри этих границ существовал особый мир кофеен и салунов, подвальных и чердачных заведений, – и это был поистине бездонный в своих притязаниях мир, настоящий бедлам, кишевший обманами и подлогами. Если братья Гоган подделывали свой ирландский язык, то, значит, хотя бы небольшая часть ирландцев клевала на эту фальшивку. Исполнители всучивали друг другу якобы “традиционные” этнические народные песни, стибренные у Митча Миллера, или песни, которые они выучили буквально пять минут назад, или вообще сами только что придумали. Клубы кишели циниками, которые, похоже, терпеть не могли музыку, но вдруг – на тебе! – приглашали самых разнесчастных и незадачливых певцов переночевать у них в подвале, а утром кормили их горячим завтраком. Исполнители песен бродячих рабочих-хобо или гимнов рабочего союза уоббли оказывались на поверку “голубой кровью”, потомственными выпускниками Лиги плюща. Бродяга Джек Эллиотт, самый взаправдашний ковбойский певец, какого только доводилось видеть Томми, в действительности был бруклинским евреем. Актер с аристократическим выговором, декламировавший шекспировские монологи на сценах в кофейнях, был однажды арестован за то, что в пьяном виде бранил на чем свет стоит пассажиров на вокзале Грандсентрал, причем был выряжен в женское платье и парик. Разумеется, фотографию из “Дейли-ньюс”, на которой он был запечатлен в таком виде, кто-то немедленно приколол у стойки бара в “Золотой Шпоре”. У шекспиролюба, как явствовало из газетной заметки, настоящее имя оказалось или как у еврея, или как у армянского беженца из трудового лагеря.

Евреи в Гринич-Виллидже казались Томми лучшими притворщиками из всех прочих. Их притворство, похоже, восходило к давнему общему опыту изгнанничества и сомнения в собственной принадлежности, так что все они казались королями в изгнании в этом несуразном городе.

Томми даже приходило в голову, что было бы оригинально самому закосить под еврея, однако такая идея была слишком уж странной, и, сколько раз он к ней ни возвращался, так ни разу и не отважился высказать ее вслух.

По вечерам, после выступлений, Томми сидел над очередной пинтой, пока его братья напивались или волочились – или хвастали тем, как напились и поволочились накануне. Томми ни за кем не волочился. Томми вел свою тихую охоту – выслеживал призраки хоть какой-то подлинности в этом мире фальшивок. Его безобидное присутствие в качестве наблюдателя ни у кого не вызывало возражений. Если теперь устроить опрос – так никто уже, скорее, и не вспомнит, что когда-то вообще не было третьего Гогана: тут отлично срабатывало “тройное правило”. Он ходил куда ему вздумается, и все смотрели на него с симпатией, как на собственного младшего братишку. Томми внимательно слушал певцов, выступавших до и после их трио, изо всех сил пытаясь отличить оригиналы от подделок. Томми крутил пластинки с фольклорными записями Ломакса “Негритянские тюремные блюзы и песни”, которые стояли, совершенно позабытые, среди кучи других пластинок рядом с проигрывателем Питера. Томми ненавязчиво наведывался в “Фольклорный центр” и в контору “Каравана” и клевал там носом, пока протестные барды записывали новые для последующей перезаписи. Томми буквально ел, спал и мылся со своим “Сильвертоном”, хотя на сцене ему и не разрешалось на нем играть. Томми ежедневно отстаивал свои рубежи гитариста – и доводил всех до бешенства тем, что непрерывно аккомпанировал любым своим словам, превращая разговор в сплошной блюз, да и пальцы у него, если уж на то пошло, были слишком длинные, так что он только на приеме баррэ и выезжал, зажимая сразу несколько струн на грифе. И вот однажды, в один майский день 59-го года, в задней комнате “Шпоры”, Томми выступил перед братьями с дебютом, исполнив им собственную композицию – “Линчевание в Перл-Ривер”. Он сочинил песню. Он хотел, чтобы братья изумились так же, как он сам. Вытащенное из реки тело Мака Паркера еще не успело просохнуть, а к Томми уже пришли стихи (не без помощи “Геральд трибюн”) и пробежали по его проворным пальцам, которые еле успевали записывать слова тупым карандашом на бумажном пакете.

Рай осклабился.

– Ну-ну, братишка Томми, ты, выходит, успел на Миссисипи побывать? А мы и не знали.

Грубоватый Рай недолюбливал негров – и однажды попытался отказаться от имени всех троих даже от выступления прямо перед Ниной Симоне, пока Питер его не образумил.

– Меня волнует эта тема, как и любого другого, – ответил Томми. – А что, вам правозащитное движение совсем не интересно?