Сады диссидентов

После того, как Шахтеры велели Ленни убираться на все четыре стороны и открестились перед эмиссарами Гилроя от всякой ответственности за махинации Ленни, тому пришлось отстаивать свою правоту уже в других служебных помещениях – на трибунале ИРА. Вот уж никогда бы он не узнал, что у всех этих пабов на Куинс-бульваре имеются такие потаенные пространства в скрытой от посторонних взглядов задней части – поистине бесконечные, необъятные зоны, словно в человеческом мозгу или даже в самой вселенной! Узнать об этом можно, только если тебя схватят за шкирку и силком затащат в полудюжину таких потайных мест. Что же ему теперь делать? Заменить все эти медальоны подлинными монетами? Невозможно: ведь вы сами, козлы, сделали так, что меня выперли из Шахтерова “Нумизмата”! (Эх, да это все равно невозможно было бы провернуть.) Тупицы, вы когда-нибудь слышали поговорку про курицу, которая несет золотые яйца? Ой, пожалуй, не стоило намекать на пословицу, где присутствует слово “резать”. Ведь эти люди не понимают аллегорий. Один из них так треснул его по левому виску большим пивным стаканом, что у него до сих пор там болело, а поля шляпы удачно отбрасывали тень на багровый синяк.

– Золотое содержание одинаковое, – повторил он теперь этой бестолочи, мужу кузины. – И вообще, с чего ты взял, что “Я не умею лгать”, – это слова Авраама Линкольна? Это же совсем другая история – про Вашингтона и его вишневое дерево, про отца нашего государства. Боюсь только, ты слишком поздно узнал об этих словах: тебя, невежду, уже не переучить.

И только тут Ленни заметил, что с самого начала недооценил численность их компании. Несмотря на повышенную бдительность, периферийное зрение все-таки подвело его: а всё эта проклятая борода! Ну, вот она, пресловутая темная материя: это был давний протеже Розы, “шварце”, который теперь вырос в настоящую громадину. Впрочем, несмотря на рост, вид у чернокожего великана был слегка напуганный: он как будто ежился среди всего этого карнавального водоворота, тушевался на фоне огромных надувных кукол, заслонявших небо. Костюм на нем был такой (если, конечно, это вообще был костюм, а не просто одежда): ярко-голубая рубашка, заправленная в широкие штаны с ремнем, и мокасины. В мясистой лапище он держал палку с осыпанной блестками маской.

– А, Черный Фишер! – сказал Ленни. – Значит, еще в нашем строю. Сейчас угадаю – ты нарядился… Уильямом Эс Бакли.

– Ленни, Цицерон уже Принстон окончил.

– Ну, значит, я не так уж и промахнулся. А что это ты ошиваешься тут вместе с этими охламонами?

– Цицерон – очень приличный мальчик, мы просто захотели познакомить его с бурной уличной стихией, прежде чем он с головой уйдет в аспирантуру.

Ленни встретился глазами с молодым человеком: у того был тяжелый, подозрительный взгляд. По сути, его взгляд мало чем отличался от тех взглядов, что бросали на него чернокожие в метро, – разве что этот был чуть-чуть разбавлен всей той ученостью, которую успела впихнуть Роза в его юный ум. А еще – приправлен некоторой горечью, видимо, от соприкосновения с бесчисленными препятствиями, преодолеть которые не помогли ему ни ум, ни Роза. Черный выпускник престижного учебного заведения – ростом под два метра, весом почти полтораста килограммов? Шестерка, которого привели “за ручку” в канун Хэллоуина в Гринич-Виллидж в 1978 году, чтобы он научился получать удовольствие от жизни? Да, мир явно не нуждался в таких героях. При всех своих странностях, Цицерон показался Ленни всего-навсего типичным американским чернокожим: на хрен никому не сдавшимся неудачником.

– Если я правильно понимаю, то под “бурной уличной стихией” ты подразумеваешь грядущую интернациональную пролетарскую революцию, которая сметет все, что мы в данный момент видим перед собой? – пошутил Ленни, но шутка вышла какой-то машинальной, почти вымученной. Она служила отсылкой к той далекой, уже сгинувшей вселенной, существование которой только Мирьям отчасти признавала – да и то она делала это неохотно. – А ты еще играешь в фигурки?

– Что?

– В шахматы.

– Нет, давно перестал.

– Вот и хорошо, это все империалистическая пропаганда, которая ничему не учит – разве что смаковать паты. Ну, теперь тебе осталось только сбросить этот наряд и тоже надеть камуфляж, вступить в ряды сандинистов. Хоть вид у них и несерьезный, но, как знать, такой прикид может и жизнь тебе спасти – если пролетариат вдруг и впрямь захватит фабрики и заводы.

Цицерон молча смотрел на него. Ладно, подумал Ленни. Прячься за своим негритянским молчанием, а я буду прятаться за своей еврейской болтливостью. Каждый из нас должен пользоваться тем, что принадлежит ему по праву рождения. Хоть это и не густо, но уж этого-то у нас никто не отнимет.

– Ладно, уймись уже, Ленни, – сказала Мирьям. В солдатской форме она смотрелась так, будто только что сошла с разворота журнала “Рэмпартс”. – Мы уже внесли свою лепту как активисты, так что нас ждет сейчас другой фронт – веселье и гулянье.