Сад утрат и надежд

Лавка «Паскаль & Co.» на Хай-стрит была узкой и длинной. Уличный шум затихал по мере удаления от двери. В первой комнате продавались ювелирные изделия, на выстланных бархатом лотках лежали украшения, которые носили в мочках ушей, на пальцах и шее люди, которые давно умерли. Джульет когда-то гадала, кто это был. Во второй комнате на полках стояли книги с золотым тиснением. Рядом были выложены гравюры и офорты, их можно было листать и смотреть; на стойке были выставлены старинные зонтики и трости. В глубине магазина виднелась массивная и темная викторианская и георгианская мебель: «Антиквариат, подлинники, не подделка», гласила реклама в витрине.

В пригожую погоду Фредерик выносил на улицу перед лавкой плетеные кресла, перевернутые плетеные корзинки и собачью миску. Сам он сидел в первой комнатке за своей конторкой с гроссбухом и кассовым аппаратом, и за тридцать лет существования лавки в ней ничего не изменилось. Фредерик обладал хорошим вкусом, был честным и осмотрительным и благодаря этому заработал себе неплохую репутацию не только среди местных жителей. Лондонские дилеры заглядывали в его лавку по дороге на уик-энд, чтобы взглянуть на новые поступления или посоветоваться.

Фредерик жил в Годстоу с 80-х. Уроженец маленького городка в Бретани, он перебрался в этот забытый богом уголок, повинуясь своему капризу, потому что, по его словам, он любил Англию. Он стал одним из ближайших друзей Грэнди – а в конце концов одним из немногих, с кем она не спорила и не ссорилась.

Когда-то Джульет провела много счастливых минут и даже часов, прыгая вокруг лавки и в крошечном, мощенном камнем садике за домом, и знала это место как свои пять пальцев. Всякий раз, заходя внутрь лавки, она находила там еще что-нибудь чудесное, что ей ужасно хотелось купить. Нежно-голубой дорожный набор с крошечными хрустальными флаконами для духов и розовой воды, кольдкремом и тальком. Набор фотографических пластинок с викторианским маскарадом. Крошечное издание «Истории Англии» Джейн Остин размером со спичечный коробок и, конечно, мебель для кукольного домика.

Скорее всего, не в Соловьином Доме, а в этой лавке, где Фредерик рассказывал ей об искусстве рококо, или о викторианских камеях, или о посуде от Кларисс Клифф, полюбила Джульет старинные вещи. И именно в этой лавке она, капризный подросток с длинными волосами и в широкой юбке, услышала от Фредерика, что идти вместе с толпой удобно и хорошо, но в конце концов оказывается, что лучше всего идти своим собственным путем. Он, как и Грэнди, учил ее доверять своей интуиции, своему глазу. Без его уроков она, пожалуй, ни за что бы не нашла на блошином рынке в Оксфордшире рисунок Милле, не устроилась бы работать в «Даунис» без всякого опыта работы в аукционных домах.

Фредерик повернулся, луч вечернего солнца, отразившийся в зеркале проезжавшего автомобиля, на секунду осветил его лицо, и Джульет увидела в первый раз морщины вокруг его глаз, обвисшую кожу. Снова обратила внимание, как он медленно ходит.

– Мы приятно провели лето. Две недели жили в Париже, потом в Бретани, в Динаре. Видели твоих родителей.

– Да, они говорили мне. – Джульет позвенела ключами в кармане. – Папа сказал, что вы беспокоились, не совершила ли я ужасную ошибку, перебравшись сюда.

Его губы чуть-чуть раздвинулись в удивленной улыбке.

– Я говорил вовсе не так; это либо твой отец преувеличил, либо ты сама.

– Так вы не отрицаете этого, месье Паскаль, – засмеялась она.

– Отрицаю. – Фредерик накрыл ее руку своей. – Ах, моя дорогая, как приятно видеть тебя после стольких лет. Я очень рад. Я часто вспоминал тебя и думал, как вы там устроились. Все нормально или ты уже сожалеешь, что тебе в руки попала эта роскошь?

– О. Ну все это было чуточку странно. – Она помолчала и неуверенно добавила: – Я не хочу ныть…

– Пожалуйста. Ты можешь поплакать мне в жилетку. Я думаю, что ты имеешь на это право.

– Ну… – Джульет посмотрела на свои руки. – Мы приехали сюда в начале школьных каникул, не зная тут никого. Мы долго обустраивались, играли в настольные игры. Это было ужасно… – Она кашлянула. – Дети выпали из своей привычной среды. Они явно были… э-э… травмированы переездом и крахом нашего брака.

Она вспомнила, как Айла однажды отказалась есть на ланч макароны, убежала под проливным дождем в Заросли и кричала оттуда: «Я хочу, чтобы ты поняла, как я ненавижу тебя и что мне не нужны твои жуткие макароны!»

– Вообще, теперь все наши вещи здесь, а дом мы изучили внутри и снаружи, сад тоже. Так что все о’кей. Но – мне снились сны о том, как они слетают с катушек. И все время шел дождь. Знаешь, в моем детстве и дождей-то тут почти не было.

– Просто у тебя память избирательная. Я вот помню, как тут все время лили дожди. Это Англия. Атлантика рядом. Я помню, как вы с Эвом устраивали в доме невесть что, когда не могли выйти на улицу, а твоя бабушка не знала, чем вас занять.

– О!

– Память всегда обманчива, моя милая.

Она хмуро кивнула: