Сад принцессы Сульдрун

Эйлас решил, что лучше всего было взобраться на плоскую вершину – до нее оставалась лишь сотня ярдов. Благодаря яркому лунному свету он заметил нечто вроде протоптанного следа; здесь уже ходили другие путники, хотя их мог привести сюда совсем другой маршрут.

Стараясь придерживаться тропы, Эйлас поднялся на вершину, где обнаружил обширную площадку неправильной формы, шириной ярдов тридцать или сорок; в центре площадки неожиданными безмолвными силуэтами чернели в лунном свете каменный алтарь и пять дольменов.

Опасливо обходя алтарь стороной, Эйлас пересек площадку, направляясь к противоположному краю, отвесно обрывавшемуся над долиной. Тинцин-Фюраль оказался так близко, что с вершины можно было бросить камень и попасть в крышу ближайшей башни. Замок был ярко освещен, словно в нем устроили торжество, окна горели золотистыми огнями. Вдоль всего хребта за крепостью мерцали красными и оранжевыми отблесками сотни небольших костров; между кострами передвигались высокие мрачные фигуры – их численность Эйлас не мог оценить даже приблизительно. За походными кострами, едва различимые в отсветах пламени, виднелись угрожающие каркасы четырех передвижных метательных машин. Осада, предпринятая ска, явно не была случайной или наспех организованной вылазкой.

Далеко внизу, в пропасти под ногами Эйласа, дрожали смутные отражения огней в водах Эвандера. Перед воротами замка находился освещенный факелами парадный плац, теперь опустевший. Еще несколько параллельных рядов огней отмечали парапеты стены над узким ущельем в верховьях долины; так же как и на плаце, на стене не было заметно никакого движения.

Примерно в миле к западу, ниже по долине, виднелась еще одна россыпь походных костров – судя по всему, второй лагерь ска.

В открывшемся взору ночном пейзаже ощущалось жутковатое роковое величие, наполнившее Эйласа трепетом. Некоторое время он стоял как завороженный, затем отвернулся и спустился в лунном свете к своему собственному походному лагерю.

Ночь выдалась необычно холодная. Эйлас лежал на подстилке из ветвей лиственницы, дрожа под плащом и потником. Через некоторое время ему удалось заснуть, но чутким и тревожным сном – он то и дело открывал глаза, прослеживая продвижение луны по небосклону. Когда луна уже наполовину спустилась к западному горизонту, Эйлас услышал далекий крик, похожий на отчаянный возглас женщины с низким голосом – что-то одновременно напоминавшее вой и стон – звук, заставивший его поежиться. Эйлас поглубже зарылся в подстилку и поплотнее завернулся. Прошло несколько минут – звук не повторился. В конце концов принц погрузился в оцепенение беспамятства и проспал дольше, чем намеревался: проснулся он только тогда, когда лучи восходящего солнца прикоснулись к лицу.

С трудом поднявшись на ноги и разминая конечности, Эйлас сполоснул лицо в роднике и стал размышлять о том, что следовало делать дальше. Тропа, ведущая на плоскую вершину, вполне могла спускаться к Тромпаде, что было бы чрезвычайно удобно, если бы удалось избежать встречи со ска. Эйлас решил вернуться на вершину, чтобы еще раз изучить местность при дневном свете. Захватив с собой ломоть хлеба и головку сыра, чтобы подкрепиться по пути, он взобрался к площадке с алтарем и дольменами. Ниже, по бокам вершины, горбились хребты и торчали зубчатые пики, разделенные ущельями и волнистыми отрогами, спускавшимися почти к самому лесу. Насколько можно было судить, тропа действительно спускалась к Тромпаде, то есть позволяла обойти осажденный замок.

Этим ясным солнечным утром свежий воздух наполняли сладостные ароматы горной растительности: вереска, утесника, розмарина, кедровой хвои. Эйлас прошел к переднему краю вершины, чтобы посмотреть, как продвигалась осада Тинцин-Фюраля. Принц понимал, что наблюдает событие чрезвычайной важности: если бы ска удалось захватить и Поэлитетц, и Тинцин-Фюраль, тем самым они стали бы повелителями Ульфляндии, не знающими соперников.